Дальше все пошло, как водится, по возрастающей. Низшие сословия — те же дети. Проверяют, сколько им позволено, обычным методом — наглеют все больше, пока их не осадят. А их никто и не думал осаживать. В детинце хвестуют, а Ирина горожанами уважаема только когда Ярослав рядом. Население города начало вдруг расти за счет приезжих. И почти все приезжие почему-то были личности темные. Начался по ночам разбойничий разгул. Детинец не отреагировал. Ограбили нескольких уважаемых купцов, одного убили, остальные пришли в детинец жаловаться, но их не приняли. И вот как-то под утро загорелась Подольская Церковь, а затем недавно заложенный, но еще не начатый толком, храм у строящихся Золотых Ворот. Пожары никто и не подумал тушить. Но их заметили из детинца — невозможно было не заметить. На следующий день, ближе к полудню, двенадцать ратников спустились к Подолу с приказом Владимира «усмирить, разобраться, и наказать». За ратниками следовал перепуганный бирич с заранее заготовленной речью. На ратников напали со спины, обезоружили, нескольких убили, а бирича заставили, выбив ему зубы и сломав руку, объявить о наступлении на следующий день веселого праздника под названием Хвенный Щорог.
— Я и не слышал о таком до того, — признался Илларион. — А ведь вроде изучал все языческие праздники.
— Я слышал, но не видел, — сказал Гостемил. — Интересный, вообще-то, праздник. Я бы посмотрел, что дальше будет, но тут бездельник за тебя взялся, а мне нужно с тобою поговорить было.
— Да, — сказал Илларион.
По объявлении праздника началось невообразимое — по улицам ходили пьяные толпы ростовчан, печенегов, и каких-то, даже, кажется, представителей Халифата, коим их вероисповедание пить не позволяет — а вот багдадского или каирского, уточнять никто не решался. Людей, идущих на вечернюю службу в церквях, избивали и грабили. Одного священника, презревшего страх и полезшего самолично на колокольню звонить, сняли с колокольни стрелой. А Владимир с матерью и новоиспеченным митрополитом уехал вдруг на охоту, а после охоты остановился почему-то в Вышгороде. Узнав об этом, киевские низы распустились окончательно.
— Да, — сказал Гостемил, — это, пожалуй, посерьезнее Чернигова будет. Но ведь есть же в этом городе и честные люди.
— Есть, и все они прячутся по домам.
— А что ты делал на торге?
— Дьякон прибежал, сказал, что идола поставили. Я пошел посмотреть, что за идол. Посмотрел. Вернулся домой, взял веревки. Долго упрашивал дьякона идти со мной. Потом соседского дьякона упрашивал.
— И в конце концов пошел один, — заметил Гостемил.
— А что мне было делать?
Действительно, подумал Гостемил, что ему было делать? Простой христианин пожмет плечами. Но у священника есть административный долг.
— А они там начали пороть… обрадовались… Я как стал веревку закидывать на идола, так промахнулся. А потом подошел этот…
— Да, я видел, — сказал Гостемил.
— Теперь же уповать надо на возвращение войска.
— Нет.
— Как — нет?
Гостемил подумал немного.
— Если войско вернется, а Ярослава в городе нет, вояки не устоят перед соблазном последовать примеру ростовчан и печенегов.
— Ты думаешь?
— Я хорошо знаю людей, Илларион.
— Что же делать? Нужно предупредить Ярослава, чтобы поспешил. Нужно кого-нибудь к нему послать.
— Это я уже сделал.
— Правда?
— Да, не беспокойся. А в остальном…
— Да?
— Уповать на милость Создателя.
— А может…
— Что?
— Пригласить соседей с дружинами?
— Это долго, да и неизвестно еще, как у соседей дела. И боюсь, что так же, как здесь. Что-то затевается, Илларион, и я не знаю, что именно. Приедет Хелье — может и расскажет, он человек осведомленный. Ну, что ж, отдохнул ты, пойдем дальше.… Подожди-ка.
Оглянувшись, Гостемил увидел, что давешние знакомые, Порука и Астрар, следуют за ними на расстоянии пятидесяти шагов. Сперва ему пришла в голову мысль, что Астрар хочет отдать ему сленгкаппу, поскольку у Поруки имеется своя. Но вздорность этой мысли сразу стала ему очевидна. Когда ж это представители астрарого сословия расставались с даром перепавшей грункой просто так, за здорово живешь. Нет, здесь что-то другое.
Пара подошла, стесняясь и опустив глаза долу, и остановилась на расстоянии семи шагов. Порука держал в руках гусли. Именно гусли и заинтересовали давеча Гостемила.
— Ближе, — велел Гостемил.
Они подошли ближе с опаской, не глядя в глаза.
— Ну, чего вам, говорите.
— А вишь ты, добрый человек…
— Болярин.
— А?
— К болярам следует обращаться — болярин, — объяснил Гостемил.
— А, так ты болярин? — почему-то обрадовался Порука, и Астрар тоже выказала радость, стрельнув глазами.
— Да.
— Тогда совсем другое дело! — продолжал радоваться Порука, и чуть не выронил гусли. — Тогда и размышливаний нет! Вот, бери ее!
Держа одной рукой гусли, другой он подтолкнул Астрар к Гостемилу, и она, стесняясь и ступая чуть боком, глаза долу, подошла и встала справа.
Илларион засмеялся было, но охнул от боли и замолчал.
— Что значит — бери? — удивился Гостемил.
— Она хочет быть твоей холопкой.
— Мне не нужна холопка.
— Не бывает так, чтоб не нужна была. Да ты не бойся, болярин, у нее весь род холопский.
Астрар стояла справа от Гостемила и переступала правой ногой, понурясь.
— Бывает, — сказал Гостемил.
— Ну, болярин, ну, милый, кормилец, возьми ты ее от меня! — заныл Порука. — Никакой жизни мне от нее нет! И вообще всему дому! И всему городу скоро не будет, если она на вольном положении останется. Это ж я домой приходить боюсь, таскаюсь каждый вечер по крогам, только чтоб попозже вернуться, а у нас в семье пьянства отродясь не бывало.
— Ты ее боишься, что ли?
— Да не боюсь я ее. Чего ее бояться? Не съест. А вот видеть, и особенно слышать ее — мочи нет.
Иллариону было смешно. Гостемил строго на него посмотрел, но, признаться, ему тоже было смешно.
— Почему же? — спросил он.
— Да как тебе, болярин, сказать. С нею ведь как? Придешь, она на тебя смотрит, а потом начинает
