Толпа, бежавшая за Гостемилом, восхищенно ахнула. Гостемил оглядел руки — в ссадинах и натертостях — и покачал сокрушенно головой. Но восторженный рев толпы ему, тем не менее, понравился. Возрастное это, что ли, подумал он, стал я падок на лесть? Поправив на плече бальтирад, он приосанился, снял шапку, пригладил волосы, и неожиданно весело подмигнул толпе. Толпа радостно засмеялась. Спустившись с бугорка, он направился к Иллариону, сопровождаемый восторженными мужчинами. Не хватает здесь баб, подумал Гостемил. Приятно, когда женщины визжат восторженно. Жалко, что Ширин дома. Рассказывать ей о произошедшем самому — неприлично. А была бы здесь — может, гордилась бы отцом.
— Илларион, я всего лишь хотел у тебя спросить — нет ли каких известий от Хелье?
— Нет.
Гостемил вздохнул.
— А что?
— Мне нужно… — Оглянувшись, Гостемил наклонился к уху Иллариона, — Мне нужно его предупредить, ему грозит опасность.
Илларион серьезно посмотрел на него неподбитым глазом.
— От Нестора получил я грамоту, купцы проезжавшие передали.
— Он знает, где его отец?
— Не думаю.
— Хелье обещал быть в Киеве до первого снегопада.
Гостемил провел рукой по щеке и посмотрел вверх.
— Вот и первый снегопад.
Снежинки вяло падали на землю и на людей, и тут же таяли.
— А скажи, Илларион, что происходит в этом замечательном, просвещенном и гостеприимном городе?
— Мне нужно на службу, — вспомнил вдруг Илларион.
— Хмм.
— Что?
— Церковь твою сейчас грабят, — сказал Гостемил.
— Как!
— Не суетись. А если ты там появишься, то, думаю, ее просто сожгут. С тобой вместе. Я бы проводил тебя домой, но мне нужно срочно вернуться в дом Хелье, там моя дочь. Поэтому — пойдем к Хелье, Илларион. Ты мне расскажешь обо всем, переночуем, а утром решим, что делать дальше.
Илларион, подумав, понял, что выбора у него, кажется, нет. Если он один пойдет сейчас — домой ли в Земский Проулок, в церковь ли, в толпе найдутся ищущие легкой безопасной забавы люди, нападут на побитого священника, и еще побьют, если не забьют до смерти.
Прошествовали к одной из лавок готовой одежды, запертой наглухо. Толпа осталась вне палисадника. Гостемил постучался.
— Кто там? Предупреждаю, что у меня тут пять лучников наготове, и собака злая! — донеслось из лавки.
— Это Гостемил!
Торговец, знавший Гостемила, загромыхал засовами и приоткрыл дверь.
— А, вот и хорошо. И святой отец здесь. Заходите, только быстрее.
Старый печенег украдкой глянул на толпу за изгородью, впустил гостей, и снова запер дверь.
Гостемил быстро подобрал себе два разных комплекта. Илларион выбрал один, и тут же переоделся, скинув рваную, запачканную грязью и кровью, робу.
— Теперь мне нужно женское платье, — сказал Гостемил. — Покрасивее.
— На какой рост, болярин?
— А вот с этого попа она ростом, — ответил Гостемил.
Поп недоуменно поднял бровь и сморщился от боли. Подобрали пестрый наряд, и даже сапожки на меху нашлись.
— Только сапожникам не говори, болярин, — предупредил торговец. — Мне сапогами торговать нельзя, у нас договоренность.
Краденные, понял Гостемил. Но он спешил, и ему было не до щепетильности.
Толпа поредела, но все же к продовольственной лавке Гостемила и Иллариона сопровождали человек двадцать. Гужня, торговец готовой едой, неплохой кулинар, утешал жену, плачущую горько. Забор повален, дверь выбита, лавка разграблена. Ни Гужню, ни толстую жену не тронули. Даже странно. На полу валялись оброненные при выносе кушанья, разбитые горшки, плошки, и кувшины.
— Вот, болярин, даже прилавок вынесли, посмотри, — пожаловался Гужня.
— Вижу.
Продольная печь за прилавком смотрела укоризненно на гостей. Обычно в дневное время в ней горел огонь, стояли горшки. Илларион только хмыкнул. Ему хотелось покачать головой, сожалея о невежестве и злобе людской, но болела шея.
— Нет ли у тебя тайных запасов? — тихо спросил Гостемил.
Гужня не ответил, и еще больше помрачнел, а жена перестала рыдать и недовольно посмотрела на Гостемила. Болярин отошел в угол, сел верхом на длинный ховлебенк, и поманил Гужню к себе.
Дюжина византийских золотников легла на ховлебенк.
— Ох-хо, — неопределенно сказал Гужня, таращась на золото. — Это сколько же… это же… — Он стал подсчитывать в уме и быстро пришел к результату. — Две, нет… Пять с половиной кун получается!
— Ты, Гужня, прямо Архимедес, — похвалил его Гостемил.
И тайник нашелся. Более того, нашлась в этом подвальном тайнике печь с небывалой тягой, с выводом…
— Не скажу, куда выходит, — насупился Гужня.
Илларион стоял у выбитой двери и смотрел укоризненно на народ, толпящийся у поваленного забора.
— А вот что, люди добрые, чтоб завтра все у меня были в церкви на исповеди, — сказал он вдруг. — Накопилось, как я погляжу, за вами грехов.
— Хе, поп, ты не надейся… — раздалось из толпы.
— Не предавайся мечтаниям… — вторил первому голосу второй.
Но тут рядом с Илларионом появился огромный Гостемил с насупленными бровями.
— Как! — сказал он. — Вы отказываетесь? А ну, давайте-ка поименно. Пусть узнает Ярослав, какие у него добрые христиане в городе живут. Ты вот! Кто такой, где живешь? — он показал на первого попавшегося зеваку.
— Я-то? Я-то так просто, я ничего, — зевака отступил, попытался скрыться в толпе, но толпа поредела, и, подумав, зевака повернулся и бросился бежать.
И остальные, вспомнив, что у них есть какие-то дела немаловажные, тоже стали расходиться. Гостемил, подойдя к лежащей на боку возле стены тачке, поставил ее на колеса.
— Подойдет, — сказал он.
Вернувшись в лавку и приподняв крышку погребного люка, спросил:
— Гужня, нет ли у тебя вина, заодно?
Понятно было, что в винные лавки соваться бесполезно — уж там все вынесли, и все тайники обнаружили.
Гужня не ответил. Жена его положила руку присевшему возле люка Гостемилу на плечо.
— Есть, болярин, — тихо сказала она. — Есть, но, сам понимаешь…
— Еще четыре золотника, — сказал Гостемил.
И хозяйка кивнула головой.
Купленную провизию вынесли в деревянных тонкостенных ящиках и погрузили в тачку. Илларион и Гостемил стояли на страже, пока Гужня с женой сновали из лавки в палисадник и обратно.
Гусляры куда-то исчезли, хороводы остановились, люди опомнились, глядя на разоренный торг. Само собой напрашивающееся сравнение пришло на ум одновременно многим:
