— Ты вот! — девице этой, как самой крупной, досталась сленгкаппа Гостемила. — Ты! — Она драматически смотрела на своего освободителя. — Тебе холопки нужны? Бери меня себе в холопки. Я работящая!
— Ты, Астрар, что же, ты, Астрар, не лютуй! — растерянно крикнул детина.
— Бери, бери! — отрешенно крикнула Астрар прямо в лицо Гостемилу, и он слегка отодвинулся. — И денег платить не надо! Задаром бери!
— Как же я тебя возьму, — удивился Гостемил, удерживая ее вытянутой рукой за плечо, чтобы не наседала, — когда у тебя муж есть?
— Это он-то? Какой он мне муж! Год обещает жениться! А только отец у него плотник, и не желает он. Я ему родом не вышла!
Что-то в лице и голосе ее показалось Гостемилу знакомым. Тесен мир. Где я ее видел? Где-то видел.
— А каков твой род? — спросил он.
— Подлый род у меня! Я этого не отрицаю. И мне все равно! Да! Почестнее плотников будем!
— Твой-то род почестнее плотников? — изумился детина. — Да ведь, люди добрые… Что она меня смешит, в досаду ввергает! Мать ее хорлов терем держит в Житомире!
— Держала раньше, урод! А теперь крог держит!
— А тебя, малый, как зовут? — спросил Гостемил.
— Порука Вежек, — с готовностью откликнулся детина.
— И ты, Порука, плотник, да?
— Какой он плотник! — закричала Астрар, кутаясь в сленгкаппу Гостемила. — Негодяй он! Пиявка! На печи лежит целый день, дармоед!
— Весьма почтенное занятие при наличии средств, — заметил Гостемил, у которого к лежащим на печи всегда были особые, товарищеские чувства. — А за что ты ее так, Порука?
— Так ведь ты что же… Ты что, сам, что ли, не видишь, добрый человек? — Порука показал на Астрар рукой. — Она всегда такая.
— Но зачем же нужно было ее сюда волочь? Дома разве нельзя?
— Дома отец мне велит, чтобы тихо было. Я с отцом живу. Он сам же и попросил. Говорит, если она…
— Подлец отец твой, такой же как ты!
— Ты отца-то моего не позорь мне тут! — грозно рявкнул Порука.
— Ненавижу вас всех! Кровопийцы!
— …Так он говорит — еще раз она у тебя разбуянится, так я, говорит, сам ее убью. Пойди, говорит, да поучи, раз такой случай удобный.
— Гостемил! — позвал Илларион.
— Да? — Гостемил, которому надоели жених и невеста, подошел к Иллариону.
— Я бы позвал дьяконов, но они не придут. Нужно бы столб этот… — Он поводил рукой из стороны в сторону. — Как-нибудь. Веревками как-нибудь. Хоть свалить бы его, о большем я пока что не думаю.
Гостемил оглядел столб.
— Ты прав, — сказал он. — Столб оскорбителен и неэстетичен. Рельефы примитивные. Портит вид. Веревками? Хмм…
— Человек пять-шесть всего-то и нужно, — посетовал Илларион.
— Глубоко вкопан? — осведомился Гостемил.
— Не знаю. Думаю, локтя на два.
Меж тем мужья и жены постепенно рассредоточились в стороны от столба и скрылись, кроме Поруки и Астрар, а муж покойницы, взяв тело под мышки, начал его оттаскивать куда-то. Гостемил подошел к столбу и потрогал рукой шершавую поверхность. Появилась идея.
Но ход его мысли прервали.
Хоровод у колокола остановился, люди подтягивались, толпа росла.
— Вон тот, вон тот, у столба, — подсказывали кому-то в толпе.
— Тот? — переспрашивал он.
— Да, тот.
Из толпы вышел и приблизился к Гостемилу огромный ухарь лет тридцати, совершенно лысый, с громадными шарообразными плечами и бицепсами и противным, напоминающим морду грызуна, лицом.
— Вот этот? — спросил он, оборачиваясь к толпе и показывая толстым пальцем на Гостемила.
— Да, да, — радостно подсказали из толпы.
— Все знают Ярило-пекаря, — сказал, обращаясь одновременно к толпе и Гостемилу, ухарь. — Ярила-пекарь не прочь помериться силой с кем хочешь. Мне говорят люди, что ты махаешься прилежно, — он повернулся к Гостемилу. — Так надо помахаться со мной. Ежели выстоишь десятый счет, будет тебе почет и уважение.
Он обернулся к толпе, улыбаясь нагло, и толпа ответила ему улыбками.
Подсолнухи, подумал Гостемил, чувствуя приступ ярости. До чего ж они все-таки тупые! Не дожидаясь, пока ухарь снова повернется к нему, он схватил его за шею и предплечье и рывком вогнал лицом в столб. Ухарь слегка ошалел от такого поведения предполагаемого противника и собирался что-то сказать и сделать, но Гостемил, не выпуская его шеи, ткнул его в столб еще раз, и затем еще раз. Ухарь зашатался, качнулся вбок, чуть пригнулся, кровя лбом, носом, и губами, и Гостемил, коротко размахнувшись, ударил его кулаком, как молотом, в темя. Ухарь упал навзничь, раскинув руки.
— Ты и ты, — Гостемил наугад махнул двум парням в первом ряду толпы. — Уберите это, — он кивком указал на ухаря. — И в дальнейшем мое терпение прошу не испытывать, на сегодня оно кончилось совершенно, уверяю вас, люди добрые.
Толпа не огорчилась исходу короткого поединка — наоборот, прониклась еще большим уважением к Гостемилу, загудела одобрительно. Двое назначенных подбежали, посовещались, схватили Ярилу за ноги, и потащили прочь.
Переместившись к повозке с дровами (сгрудившиеся возле шарахнулись в стороны), Гостемил оторвал от нее и вторую оглоблю, а затем, взявшись за край, перевернул повозку на бок. Поленница посыпалась на землю, а народ вокруг еще раз восхитился — ну и силища!
Снова поставив повозку на колеса, Гостемил подтащил ее к столбу. Затем, зайдя с другой стороны столба, он уперся руками в грань, напрягся, и надавил, вкладывая в это движение всю силу и весь вес, и не почувствовал никаких изменений в положении четырехликого идола. Тогда, взявшись обеими руками за угол грани, обращенный к повозке, он потянул столб на себя. Столб стоял непоколебимо.
— Брось, болярин, это не для одного человека работа, — сказал Илларион, стоя возле повозки.
Гостемил уперся в левую по отношению к повозке грань и снова надавил изо всех сил. И почувствовал едва заметное движение в основании. Снова потянул. Снова надавил. И после этого, перейдя к изначальной грани, он уперся в нее плечом и, зычно крикнув басом, толкнул идола. Столб качнулся.
Восхищенная толпа застыла, глядя на невиданное зрелище — большого роста могучий человек раскачивает каменный столб вдвое выше и вчетверо шире его самого. Гостемил еще порасшатывал идола, и снова навалился плечом, и на этот раз, сперва медленно, а потом ускоряясь, столб повалился, выкорчевывая сам себя из земли, и упал на повозку. Затрещали борта и надосьники, и Гостемилу пришлось поймать основание столба и удерживать его некоторое время в равновесии, пока не погасла инерция. Оси и колеса выдержали. Толпа, недавно радовавшаяся идолу, теперь радостно одобряла падение идола.
Прицелившись на бугорок, торчащий над самой водой в пятидесяти шагах, Гостемил взялся одной рукой за основание истукана, а другой за покалеченный задний борт повозки, и напрягся. Сперва медленно, а затем быстрее и быстрее, повозка пошла к бугорку по ровному грунту. Еще быстрее, и еще быстрее. Оси отчаянно скрипели, колеса трещали — еще немного и сломаются. За двадцать шагов до бугорка стало полого, повозка покатилась легко, груз помогал движению, но левое заднее колесо потеряло две спицы. Это не имело значения. Гостемил перешел на бег. Разогнавшись, повозка с идолом взлетела на бугорок, проскочила край, прошла по дуге локтей двадцать, и, чуть замедлившись, под острым углом влетела в Днепр, подняв массивный столб брызг и погнав волну. Каменный идол соскользнул и исчез в воде, а сама повозка через несколько мгновений всплыла углом сквозь пену воронки.
