— Я-то?
— Да.
— Воруно, печенег.
— Вижу, что печенег. Так пристало ли тебе, печенегу, в киевское ополчение поступать?
— Что ж тут такого? Я в Киеве родился. И, болярин, ты вот бабу эту в церковь отправил, так мне бы тоже туда, к причастию.
— Ты что, христианин?
— Да.
— Хмм… Какие слова Господа Нашего Иисуса Христа нравятся тебе больше всего?
Воруно задумался.
— Э… Слова?
— Ладно, иди в церковь.
— О! — вспомнил Воруно. — Вот это больше всего нравится… Постой, постой…
Гостемил нетерпеливо смотрел на Воруно. Сейчас понесет околесицу.
— «Я пришел в мир, дабы каждый, в меня верящий, не жил во тьме», — процитировал по памяти Воруно.
— Потрясающе, — совершенно искренне сказал Гостемил. — Хорошо, иди в церковь, Воруно. Старец, ты зачем здесь?
— Мне, болярин, только бы топор или сверд дали бы.
— И что же тогда будет?
— Я бы тогда пошел и женушку свою, змеюку отравную, зарубил бы в хвиту, до того она меня, болярин, довела. А в благодарность я буду защищать город. А еды мне не надо, я ем мало.
— Ладно. Дадим тебе топор. А ты кто?
— Питух Милуся.
— Ростовчанин, что ли?
— Ага.
— Куда ж твои земляки-то все подевались, Питух?
— Сбёгли, — весело сообщил Питух. — Добро свое закопали да сбёгли. Я бы тоже сбёг, но я был в состоянии охвоения от потребления и мордобиения, и забыл, что бежать надо ночью, а теперь из всех земляков остался я в городе один. А один я не побегу.
— Боишься?
— Нет. А скучно одному-то. Уж я лучше с ковшами этими буду. Защищать.
— Христианин?
— Склонность имею.
— Иди в церкву.
— Иду.
Подошел мальчишка лет двенадцати.
— Ты кто такой?
— Я — подзаборная мразь, — сказал мальчишка.
— Это кто тебе сказал?
— Это мне все говорят.
— Родители есть?
— Нет.
— С кем живешь?
— Раньше с дядей жил, но дядя женился и уехал в Новгород.
— Что умеешь?
— Рогатки мастерить.
— А стрелы?
— Пробовал.
— Получается?
— Не очень.
— Иди к плотникам, вон туда, в мастерскую.
Вот такое ополчение. Калек, бывших вояк, отслуживших свое во славу Киева и Ярослава, ныне никому больше не нужных, набралось человек двадцать, остальных около двух сотен. С каждым и с каждой Гостемил переговорил. Плотники, восемь человек, мастерили стрелы. Христиане, около двух дюжин, вышли из церкви, причастившись, и присоединились к нехристям, и двое плотников из их числа тут же ушли в мастерскую к стрелоделам.
— Вот, поселяне, послушайте меня! — зычно сказал им всем Гостемил. — Дело нам предстоит противное, труд грязный. На помощь нам идет Ярослав с большим войском. Наша задача — попытаться удержать город до его прихода, и либо победить, либо лечь костьми, удерживая детинец.
Что-то сплошные пошлости в голову лезут, подумал он. Наверное обстановка располагает. Все командиры на войне говорят только пошлости, а летописцы их записывают и потом повторяют на все лады. Не люблю я это дело.
— Сейчас вам всем принесут поесть, — добавил он.
— А выпить? — спросил кто-то.
— Выпьем мы после сражения. Драться следует на трезвую голову.
— Не скажи, болярин, — возразил какой-то бывший вояка, однорукий. — Вот я помню, при Хорупе…
— Тихо! Если кому-то что-то не нравится — вон ворота, идите с миром.
Первая волна кандидатов в ополченцы кончилась. Некоторые устроились в тереме и подсобных помещениях, несмотря на возражения Владимира, которому пришлось потесниться, и которому шагу нельзя было ступить теперь, чтобы не наткнуться на какого-нибудь смерда или попрошайку — в отцовском доме! Княжьи дщери Элисабет и Анька-перс тоже ворчали, но меньше. Примерно четверть кандидатов, получив сверды, кольчуги и стрелы из оружейной детинца, тут же ушла куда-то и не вернулась. Среди оставшихся в детинце наличествовал жестокий порщик Порука. Была и вторая волна, и за нею третья, и одним из последних пришел болярин Сметка.
— Сын мой куда-то запропастился, — сообщил он Гостемилу обеспокоено. — Сказал, что едет на охоту, а все нет его, четвертый день пошел. Жена меня из-за этого целый день пилит да стращает, так уж лучше здесь.
— Ты давно воевал последний раз? — спросил Гостемил.
— Сроду я не воевал, болярин. Не обучен. Но хорошо стреляю. Охота в нашем семействе, увы, основное занятие.
— Почему ж увы?
— Потому что все возможности нам открыты, — огорченно сказал Сметка. — Хоть путешествуй, хоть строй, хоть ряды духовенства пополняй. А мы все на охоту ходим. Я-то как раз всяким интересуюсь, да и Гудрун тоже, а вот сын у меня — как все наши предки. Охота да девки. И ведь не то, чтобы он хороший охотник был. С третьего раза, ежели цель стоит близко и не двигается, может и попадет.
Гостемил засмеялся.
— А ты, Сметка?
— Я не люблю. Но стреляю неплохо.
— Что ж, присоединяйся.
Гостемил, ругаясь сквозь зубы, перерыл всю библиотеку детинца в поисках пособий по ведению военных действий внутри города, и нашел какой-то фолиант неизвестного римского воина из прошлых времен. Описанная в фолианте тактика предназначалась для холмистых городов, но ничего не было сказано о стуже, о том, как примерзают ладони к рукояткам, как стучат зубы, как обмораживаются щеки и ноги, как холод изматывает пуще, чем бой. Гостемила утешило лишь, что враг столкнется с теми же трудностями.
Он изменил своим принципам, хлестнул бовину санкту вульгарным кнутом — стал на некоторое время государственным деятелем. Это противно, когда от государства зависят судьбы близких, но бывают
