дороге в Киев, босиком, без поневы?… А у подруги нельзя было денег попросить?
— Она…
— Понял. Ты, Лучик, умная у меня, а в людях не разбираешься совершенно, вот что. Надо бы нам убраться из Киева все-таки. Как ты дрожишь, что ж тебе не согреться-то никак, а, Лучик? Эх-ма…
У пристани торчал одинокий возница, и хотя до дому было всего-ничего, пять кварталов, Хелье усадил Лучинку в повозку, сел рядом, и велел вознице спешить.
Войдя в дом, Хелье крикнул:
— Нестор! Нестор, растяпа!
Нестор выскочил в гостиную.
— Топи в бане печь, быстро!
— А где ты была? — спросил Нестор укоризненно.
— Потом, а то ухи оборву! Баню, быстро! — прикрикнул на него Хелье.
Нестор опрометью кинулся в недавно собранную баню за домом. Через час Лучинка лежала на полке, а Хелье обхаживал ее веником со всех сторон. После этого, завернутую в три простыни, он на руках принес ее в спальню, выгнал Нестора спать, и лег рядом с женой. Она целовала его благодарно и светилась счастьем, что у нее такой муж.
К утру ее бил озноб, и тело было горячее, на щеках играл нездоровый румянец, а кожа вокруг глаз побелела. Хелье послал Нестора в детинец за княжеским лекарем. Пришел лекарь, принес какие-то травы, долго осматривал Лучинку, и сказал, что такое бывает, случается.
Оставив Нестора присматривать за больной, Хелье побежал — на торг, к знахарям, и они тоже дали ему какие-то травы. Затем он вспомнил старорощинские придумки и сам набрал разных трав. Дома он изготовил по нескольким разным предписаниям травяные отвары. По совету соседа он сбегал снова на торг и купил кувшин свира, и свиром, подогрев его над огнем, растер Лучинку с ног до головы. Ей полегчало. Снова оставив ее на попечение Нестора, Хелье опрометью бросился в церковь. Молился он страстно, кусая губы, сдавливая себе виски, то стоя на коленях, то ложась на живот.
Вернувшись домой, он увидел, что Нестор плачет, и вспомнил, что никогда до этого не видел сына плачущим.
— Что ты, что ты, Нестор, — растерявшись, говорил Хелье, обнимая сына, гладя его по голове, целуя в щеки и в нос. — Не плачь, парень. Мать твоя женщина крепкая.
На следующий день Лучинка совсем ослабла и только шевелила иногда рукой или головой, и пыталась улыбаться. Хелье выскакивал из дома два раза — один раз на торг за едой для Нестора и снадобьями для Лучинки, и один раз в церковь.
Прошел еще день, и еще один. Иногда Лучинке становилось лучше, но к ночи снова начинался жар. Через неделю она начала кашлять — громко, с хрипом, часто. Хелье, придерживая ей затылок, кормил ее куриным отваром, улыбался, подмигивал, выходил из комнаты, бледнел, сжимал зубы. Кашель не прекращался.
— Лучик, что же ты, Лучик, — шептал Хелье ночью, боясь дотронуться до жены — у нее болело все тело, кожу саднило.
Потом она стала кашлять кровью.
Иногда Хелье удавалось с помощью снадобий, отвара и растираний приостановить кашель, и тогда он звал Нестора, и Нестор приходил и говорил глупости, и смотрел сердито, а Лучинка ему улыбалась.
Как-то ночью кашель прекратился. Лучинка лежала, глядя широко открытыми глазами в потолок. На улице была весна, орали соловьи.
— Потушить свечу? — спросил Хелье.
— Не надо, пусть…
— Лучик, тебе лучше?
— Да.
К утру Лучинка умерла.
Нестор еще спал. Тщательно заперев спальню, Хелье твердым шагом вышел из дому и направился к церкви. Утренняя служба еще не началась. Он разыскал священника и объяснил ему в чем дело.
— Нет, — сказал священник, глядя на Хелье суровыми греческими глазами.
— Что — нет?
— Не могу. Отпевать хорлу — не буду.
— Она моя жена.
— Не буду. Как ни грустно.
Илларион жил неподалеку от строящейся Софии. Хелье направился к нему. Ему долго не открывали. Когда открыли, он отодвинул прислужника и вошел в дом.
— Где хозяин? — спросил он грозно, с неожиданно резким шведским акцентом.
— Спит.
— Буди.
— Не велено.
— Убью.
Сказано было таким холодным тоном, что прислужник понял — убьет. И пошел будить хозяина.
Самый скандальный священник Киева вышел, заспанный, в гостиную и, посмотрев на Хелье, понял, что дело не шуточное.
— Что случилось?
Хелье объяснил. Глаза Иллариона засверкали, щеки побелели от злости. Он быстро облачился в рясу, нахлобучил шапку, и сделал Хелье знак следовать за ним.
Служба шла полным ходом — в приходе Хелье начинали раньше, чем в остальных церквах. Не обращая внимания на молящихся, Илларион быстрым шагом пересек помещение и вплотную подошел к священнику.
— Отец Никодемус, нам срочно нужно поговорить.
— Ты в своем уме, сын мой? Служба!
— Если ты сейчас с нами не выйдешь, следующую службу ты будешь служить не здесь. Патриарх будет уведомлен, не сомневайся.
— А что случилось?
— Сейчас объясню.
Они вышли — в закуток, втроем.
— Отец Никодемус, у этого человека умерла жена. Ее нужно отпеть и похоронить.
— Я не могу позволить, чтобы в святой земле хоронили хорлу. И отпевать не буду.
— Меня не интересуют твои предрассудки, Никодемус. И твои представления о приличиях тоже не интересуют. Ты все сделаешь так, как я тебя прошу.
— Мой долг служителя церкви…
— Прежде долга служителя церкви есть долг христианина.
— Не смей мне указывать, мальчишка! Я вот разберусь! Я сам напишу патриарху!
— Хелье, — Илларион обернулся. — Я встану вот тут, чуть сбоку. А ты дай этому человеку в морду.
— В церкви? Священнику?! — закричал Никодемус.
— Грех беру на себя, — сказал Илларион. — И заранее даю тебе отпущение, если придется дать в морду два или три раза.
Хелье покачал головой.
— Хорошо, — сказал Илларион. — Тогда просто подержи его, я сам дам ему в морду.
Он схватил Никодемуса за грудки и сдавил ему грудь и шею.
— А может, я просто буду его душить, вот так, — сказал он. — До тех пор, пока в нем не проснется приличествующее его сану милосердие.
— Я буду жаловаться! Я к князю пойду! — прохрипел Никодемус.
— Ну, хорошо, — сказал Илларион, отпуская Никодемуса. — Ввиду полного отсутствия у тебя компетентности, управление этой церковью я временно беру на себя. Сейчас я пойду улаживать дела по этому поводу — нужны люди, нужна повозка, нужен гроб. Хелье, иди домой. Когда все будет готово, я
