Хранитель огня подвинулся ближе к пламени и на мгновенье оно осветило его лицо с густой черной бородой, кустами темных бровей и длинным кривым носом. От игры света и тени черты его лица казались крупнее и резче, глаза таились в глубоких черных провалах. Укладываясь поудобнее, он повернул голову и его собеседник вздрогнул: у этого человека не было уха.
Безухий заговорил снова:
– Огонь прожорлив, как крестьянский желудок. Сегодня я его владыка и хозяин, хочу накормлю или заставлю подохнуть с голоду. Ворчишь, – не нравится? Ну ладно, на еще – и он подбросил несколько сучьев.
В полутьме у костра возникла худая фигура монаха, он подошел так неслышно, словно внезапно сгустился туман.
– Хищные птицы слетаются на огонь – проворчал одноухий.
– Кайтесь! – воскликнул монах. – Кайтесь, ибо исполнились сроки и близок час суда!..
Молчание.
Скоро развернется твердь и бог призовет всех на решение свое, где не будет ни эллина, ни иудея. Кайтесь, смиритесь и ждите – я вещаю об этом вам!
– Смиряться? Ну, нет. Слушай, черная птица. Я тоже силен в богословии. Христос пролил кровь свою за всех нас и искупил всех равно от знатного до пастуха. Так кто же поработил нас крепостных? Будет суд, но здесь на земле и скорее чем ты думаешь.
– Гордыня говорит твоими устами, брат! Взгляни на меня, я был знатен, а ныне на мне власяница и тело покрыл язвами мой бич.
– Хочешь я покажу тебе рубцы, которыми изукрасили меня слуги всемилостивейшего графа моего. Взгляни еще на это, – он протянул к огню свою левую руку – где пальцы на руке, а ухо где? Я не один, нас тысячи, тьмы. Мы придем к знатным и богатым и к вам, служителям их, и потребуем все, что было отнято у вас, отцов и дедов наших.
Вскочил коренастый, растрепанный, страшный, потрясая бесформенным обрубком руки.
Ярко пылал костер, разбрасывая искры. Крестьянин быстро зашагал в бездорожье.
Брат Григорий исчез так же как появился – растаял сгустившийся туман и нет ничего. Остался лежать у костра только купеческий слуга, который вскоре переполз на место, крестьянина и начал подбрасывать хворост. Огонь жил бурно и скоропреходяще, рождались яркие обольстительные цветы и увядали мгновенно, сменяясь другими еще более прихотливыми и влекущими.
В это время два монаха вышли из ворот монастыря и разговаривая направились к гостинице. Это были – старик, ведавший монастырской гостиницей и брат Мартин, посланец аббата, сегодня вернувшийся из далекого путешествия. Они говорили громко, в этот час не опасаясь нескромных ушей.
– Я долго был в отлучке брат и отстал от монастырских дел. Сегодняшнее собрание капитула поразило меня, как удар грома. Чудны дела обители нашей. Расскажи мне брат, что слышно у вас?
Старик очевидно был глуховат, т. к. голос его звучал пронзительно.
– Новый святой объявился у нас соизволением господина аббата.
– Знаю, но почему соизволением аббата? – спросил Мартин.
– Старая лиса – аббат хочет возвеличить свой монастырь и отличиться перед епископом и папой. Да и к тому же надо поправить и денежные дела, паломников становится все меньше и меньше. Что же ему делать? Он выдумывает нового святого. Подожди, скоро его канонизируют, [67] будут чудеса и пойдут толпы больных, калек и просто праздношатающихся. Почему выбор пал на Григория? Во-первых, он сумасшедший и во-вторых, болен и проживет недолго. Умер и мощи готовы!
Интонации старика были злобны и едки.
– Откуда ты все это знаешь, брат?
– Болтливая баба-Эвзебий – рассказал мне все. Смотри молчи об этом, а то знаешь у аббата длинные руки.
– Сам-то говори тише, глухарь!
Брат Мартин беспокойно оглядывался, ему показалось, что в тумане мелькнула фигура человека. Вгляделся пристальнее и решил, что ошибся.
Монахи подходили к гостинице, невдалеке мутно краснели огни костра, за дверью слышались голоса.
Мартин вошел в просторную нижнюю комнату, в которой около печи сидел купец и слуга графа Эрбаха, беседа их шла медленно и – осторожно. Купец рассказывал: – Пришлось мне проездом быть в городе Майнце и узнал я, что в этом городе, славным торговлей хлебом и вином, изобретено новое примечательное искусство – искусство изготовления книг без переписчиков. Будут их печатать, как картинки или карты, легко и в достаточном количестве. Тогда сможем мы, купцы, продавать их на ярмарках, богатым людям и монастырям и думаю получим хорошие прибыли, если умеючи возьмемся за дело.
– Мудрый аббат наш – прервал купца Мартин – осудил это искусство, как бесовское. Благочестивыми руками монахов-переписчиков должны изготовляться священные книги!
– Чтение – монашеское дело. Господин мой, слава господу, плюет на грамоту, да и нам она не нужна, а купцы рады перепродать самого дьявола – лишь бы заработать, – сказал слуга, – пора наложить узду на безбожников. Скоро благородным людям останется итти с сумой, а все деньги соберутся в бездонных карманах жидов, ростовщиков и купцов.
– Торговые дела стали плохи, – как бы оправдываясь проговорил купец.
– Плохи, плохи, захохотал воин, – а признайся, сколько гульденов припрятано в сумке, которую ты так бережно снимал со своего воза?
– Я – бедный человек.
