Я с усилием зачем-то пытался вспомнить ту клятую минуту. Вернуть ее. Минуту, с какой началась эта добренькая, гуманная затея отправить их обоих к своим… Минута, когда я связался с ними.
— Дай… Пока народ не проснулся.
Перед тем как пойти к пацанам, Крамаренко, не спрашивая, молчком вынул мне из холодильника водку.
Я смотрел на десяток ос, суетящихся на моем столе. Природа вещей… Осы спокойно ползали, сталкивались. Некоторые опасливо взлетали.
— И ты стал стрелять? В чеченца?
— В чеченца.
— Убил его?
— Д-д-да.
— А как попал в майора?
— Автомат… Д-дуло чуть поехало. Я же в машине сидел. Вполоборота… неудобно… Я свесил ноги вниз… Дверца машины открыта, но эта дверца качалась туда-сюда. Мешала мне…
— Дверца дверцей, но ведь ты автомат навел?.. Зачем?
— Майор Гусарцев так приказал… Д-д-держи нас обоих на мушке… Чтобы чич видел. Чтобы чич не вздумал ш-ш-шутки шутить… Майор так выразился: чтобы чич все время
И второй, который Олег, кивнул головой:
— Да, да. Так и было. Так и сказал майор Гусарцев… Чтобы чич чувствовал пулю.
Сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, они кое-как выложили, что помнили.
Собственно, рассказывал Алик. А Олег нет-нет и свидетельски повторял, поддакивал. При каждом строгом моем переспросе (и взгляде на него) Олегу хотелось вскочить со стула — отдать майору Жилину честь. Разок ему удалось. Он вытянулся в струнку.
— Перестань скакать. Сиди!
— Так точно, товарищ майор.
Зато он уже не таращил со святого перепуга глаза. И не вопил насчет присяги… Олег, я вдруг отметил, на чуть изменился к лучшему. Его контузия претерпела… Невнятно долгое молчание. Но с отдельными разумными фразами.
И повторял за Аликом:
— Да, да.
А тот, который плачущий одним глазом, застреливший нечаянно Колю Гусарцева, нес свое. Наваждение было, торопливо объяснял он.
С ним, с Аликом, такое бывает… Он же майору Жилину рассказывал. Страх, как желтый шар. Прямо перед глазами. И этот шар вдруг развалился… Осколки солнечные, желтые-желтые! — они полезли Алику прямо в зрачки… А чеченец криво и опасно улыбался. И хлопал себя по бедру…
— И ты решил, что сейчас он выхватит пистолет.
Я забрал обоих из казармы, чтобы быть уверенным в их молчании. Я отделил их от солдат-грузчиков, с которыми они жили и с которыми вместе катали бочки. И вообще от погрузочно-разгрузочных работ освободил. Обособил… Для надежности… Чтоб ни днем, ни ночью… Велел Крамаренке поселить их в пакгаузе-8. Там, где тихое место нашего писаря.
И где совсем недавно я пристраивал пожить своего говорливого отца. (Тоже, кстати, с целью, чтобы жил тише и незаметнее. Ну и чтобы пореже выступал…)
Крамаренко кивнул — выполнит мигом. И спросил: а куда деть Пака?..
Вместо Пака — они.
Оба будут теперь заниматься учетно-писарской работой. Справятся… Для наших отчетов-отписок ума не надо. Ну, пусть с помарками… Пусть будет не так аккуратно и стерильно, как у Пака.
Крамаренко снова кивнул:
— Верно… Правильно… Пак вон какую ряшку нажрал!
Пакгауз-8 — замечательное по удаленности, по
С песней, как правило… Солдаты так наедаются, что, оторвавшись от стола, от своих мисок, спят на ходу. Но, уходя, все равно поют… Ценят складскую жизнь, в которой тяжко все, кроме одного. Здесь не стреляют.
Пакгауз-8 полуподвален, но сух. Спать будут здесь же. Два топчана из казармы… Стол с бланками сразу у входа… Лампа освещает… Тут эта пара контуженных будет сидеть напротив друг друга и заполнять бланки. Выписывать и записывать. И молчать, молчать, молчать! (И ждать выход Хворя с его надежной колонной.) Ну, поскучают малость.
— Но смотри — не загружай Пака слишком. Чтоб на бочках не поломался. Хилый он.
— Ни-ни. Боже сохрани!
Крамаренко знал дело. Он берег солдат. Он на своем месте.
— А потом Пак вернется назад. Когда пацанов отправим.
— Понял, т-рищ майор.
С Крамаренкой мы стрельбу Алика в майора Гусарцева не обсуждали. Ни словцом. Я не сказал. Он не спросил… Не надо… По умолчанию.
Надо быть начеку. Скверное для пацанов дело.
Я сам их расспрошу… Пристрастно… И не стану покрывать, если убийство из примитивной окопной ненависти к офицеру… Я сам офицер. И я знал, как иногда солдату, который всю ночь месил ногами дорожную грязь, хочется выстрелить мне в спину.
Как это было?.. Гусарцев спокойно вел машину, пацаны с автоматами спокойно сидели сзади. Но, приближаясь к ущелью, майор Гусарцев повел машину обходными дорогами, галсами… Сворачивал вдруг резко… Все время зигзагами, чтобы не напороться ни на своих, ни на чичей. И чем ближе к ущелью, к месту, где только что разгромлена колонна, тем голос его жестче… Майор покрикивал:
— Сидеть прямо, пацаны! Не смотреть в окно… Не поворачивай лицо… Влепят же пулю, идиот!
Не поворачивать к обочине лицо — обычная практика едущих в джипе по ничейной дороге. Чтоб со стороны не знали, кто и зачем едет. Чтоб не стреляли из кустов… Враг? Или не враг?.. Чтоб видели только камуфляж, а кто и что — неясно.
От окриков майора, от его подспудной напряженности Алика повело. Как он сказал,
— Сколько раз говорить! — уже сердито покрикивал майор Гусарцев. — Не поворачивайся к окну… Ну что за болваны! А еще в разведке хотели быть, а?.. Хотели, Олег?
— Хотели.
— Должен же знать… Мать твою, смотри же вперед!
И так далее.
Одновременно майор нет-нет и с кем-то переговаривался по телефону. Он не называл чеченца по имени. Он говорил просто и прямо:
— Алло… Это я… Чич, ты меня слышишь?.. Я уже пересекаю сухую балку.
И затем опять:
— Чич. Это я… Что у вас там за стрельба?.. Выйди к концу ущелья. По правому краю. Где обрывчик… Жди меня… Не бзди!.. Там же дорога рядом. Проселок… Вот я проселком и подъеду.
Были уже совсем близко. Слышались отдельные выстрелы. Это, как теперь понятно, после боя добивали раненых.
И снова телефон… И сама трель звонка, и голос Гусарцева раздражали Алика. И эти солнечные
