круче. Начался подъем на щеку горы; тропа постепенно покидала дно распадка, это дно было завалено обломками камня, как всегда в верхних частях ущелья.
В буковом лесу ещё посвежело. Тут почки едва-едва показывали свою зеленую сердцевину.
На ночлег Саша остановился, когда перешагнул в март.
Тропа вывела его в седловину у вершины округлой горушки. Появился лохматокорый явор — высокогорный клён, пихтарник и редкие берёзы. Снег лежал вокруг большими пятнами.
Саша шёл краем одного из снежников. Корка льда хрустко сломалась; под ней проглянули нераскрывшиеся ещё купальницы и лютики, а в другом месте он увидел, как прямо из снега торчали довольно крупные бутоны знакомого ему кандыка. Это альпийское растение не ждёт, пока земля освободится от зимней одежды. Сильный бутон на цветоносе как пикой продырявливает неглубокий снежник и тянется к солнцу, а когда согреется, вдруг распустится нежнейшим белым цветком с красивенькой жёлтой сердцевиной. Диву даёшься, как такому созданию удаётся выжить в столь суровой среде! Впрочем, и на благодатном юге мы часто являемся свидетелями отчаянной силы прорастающих стеблей: вспомните, как запросто вспучивает и пробивает тонкий асфальт на городских панелях самый обыкновенный подорожник…
Саша вынул нож и расковырял снег около кандыка. Под снегом был ещё лёд, стебель пробуравил сперва его — плотную трехсантиметровую корку.
— Расти, богатырь, — сказал Саша и огляделся.
Близко он увидел большую пихту с ветками чуть не до земли. Значит, под ней сухая земля. Место для ночёвки.
Холодная ночь. Саша поверх мешка укрылся ещё плащом; раза три подбрасывал в костёр ветки и все равно чувствовал себя не очень уютно. Ещё до свету высунулся, посмотрел на часы: без десяти пять. Полежал, наблюдая за сереющим небом, за белым, лёгким инеем, покрывшим плащ, шерсть собаки, камни и ветки деревьев; не вставая, набросал на едва тлеющие угли сушняка и, когда огонь костра обсушил иней на плаще, выскользнул из спального мешка.
— Архыз, побудка! — крикнул он, сделал десяток-другой быстрых движений и остановился, поражённый чудесным видом гор.
Придвинутый совсем близко в прозрачном воздухе утра, белоснежно-голубой неровной линией рисовался перевал. На первом плане горбился Эштен, словно белый утюг, вознесённый к небу. Луч солнца как раз добрался до вершины горы, и там родился яркий отражённый свет.
Острые глаза лесника заметили сбоку горы и чуть дальше неё какое-то движение. Приладив бинокль, Саша определил: это подымалась струйка лёгкого дыма. Любопытно.
Они с Архызом позавтракали. Пользуясь удачным наблюдательным постом, Саша ещё не менее часа разглядывал в бинокль долины. Увидел четыре небольших стада оленей, резвящихся туров на противоположной высотке, одинокого медведя на опушке леса — он что-то усиленно выковыривал из трухлявого ствола. Архыз сидел, перебирал ногами и зевал. Торопил идти.
Что же все-таки за дымок у перевала?..
Через час-другой хода снегу сделалось больше. Теперь только редкие проталины обнажали субальпийский луг. На рыжих пятнах, посечённых во всех направлениях мышиными ходами, земля парила. Вскоре пришлось встать на лыжи.
Миновали глубокую седловину, пересекли луг с кучками березняка. Солнце, поднявшись, пригревало хорошо, но снег с высотой становился все крепче. Саша и Архыз пошли быстрей, тем более что основной подъем миновали и путь выровнялся. Только на подступах к самому Эштену пришлось одолеть крутой бок, и вот здесь Саша увидел, что туристской тропы нет. Видно, за зиму с ужасающей высоты через тропу прокатилась не одна, а две или три лавины — они сгладили все карнизы. Саше пришлось снять лыжи и с предельной осторожностью двигаться поперёк очень крутого, градусов на шестьдесят, склона, выискивая сапогами зацепины, чтобы не скатиться вниз.
К вечеру, когда тени сумерек заполнили ущелье, Молчанов вышел на ровную площадку с девственным снегом. Только низкие берёзы, кусты вереска и рододы оживляли её. Близко стоял туристский приют. Саша бывал в нем давно, ещё с отцом.
Дымок подымался отсюда.
Архыз насторожился и так посмотрел на хозяина, словно хотел удостовериться, чует ли он…
— Тихо, — сказал Саша и на всякий случай спустил предохранитель карабина.
Уже в виду приюта постояли за кустами. Из железной трубы балагана выползал ленивый сизый дым. В чёрном окне блеснул огонёк. Зажгли лампу.
— Вперёд, Архыз! — приказал Саша и оттолкнулся на лыжах.
Когда он подскочил к балагану, Архыз, задыхаясь от гнева, рычал и царапался в дверь, которую кто- то, чертыхаясь, крепко держал изнутри.
Саша клацнул затвором.
— Ко мне, Архыз! — И когда собака, угрожающе рыча, отбежала, он крикнул тому, неизвестному: — Выходи!..
Дверь приоткрылась, высунулась рука с топором, потом небритое рассерженное лицо. И вдруг оно расплылось в самой широкой улыбке.
— Александр! Тебя ли вижу, тёзка! Да возьми ты на сворку кобеля, он же, само собой, разгрызёт меня, если обратно кинется!
Этот голос, а главное — давно не слышанное «само собой» так поразили и обрадовали Сашу, что он рассмеялся и даже пристукнул прикладом о снег. Александр Сергеевич, «директор» приюта на Прохладном, друг отца и его друг… Но как он очутился здесь в столь раннее время года?
— Пойдём, Александр, залазь ко мне в нору, будь она неладна! За такие вот дела я бы, само собой, заставил тутошнего начальника зиму зимовать. Решето, а не жилище. Нет, ты погляди, ни одной шипки целой в окнах не нашлось! Как Мамай прошёл — все кувырком!
Говорил, а сам то и дело цеплялся за Сашин рукав, хлопал по плечу, стаскивал с него рюкзак, хлопотал — уж больно обрадовался: ведь не виделись они, дай бог памяти, со дня похорон Сашиного отца, чуть не год целый.
Архыз крутился рядом, сторожко слушал, от попыток незнакомца погладить увёртывался, а Александр Сергеевич уже вспоминал:
— Ну вылитый Самур! Я ведь того запомнил на всю жизнь. Смотри, даже на хвосте светлое пятно. А пальцы? Тоже шестипалый? Ай-я-яй, вот как природа вылепляет! И ничего от матери-волчицы нету? Характер? Ну, это я, само собой, уже почуял, как он молчком на дверь бросился.
Он оборвал речь, пощупал чайник на печурке, зашуровал в ней, и только тогда Саше удалось спросить, как Александр Сергеевич попал сюда, не в своё ведомство.
— Моё, моё ведомство, Александр! И там, на Прохладном, и здесь тоже. В одни руки. Всё теперь укрупняют, вот и приюты, само собой. А доставили меня сюда, как высокого начальника, вертолётом, вместе с провиантом и прочим всяким снаряжением. Я и на старом месте таким же манером побывал, ну там, само собой, порядок, а вот здесь… Пойдём, я тебе покажу, пока темень не устоялась, ты сейчас такое увидишь…
Оказывается, Саша многого не знал. Что в прошлом году здесь, кроме балагана, уже стояли современные полусферы — домики из гофрированного материала; что решили сделать в этом самом месте настоящий приют, чтобы туристы смогли не просто заночевать, но провести сутки-другие и побывать на вершине, в пещерах.
Александр Сергеевич подвёл Сашу к современным полусферическим домикам. Вернее, к тому, что от домиков осталось.
Не выдержали они снежных пластов. Упало на них снега более чем достаточно. Три метра. Балаган-то с крутой крышей, с него как с гуся вода. А у этих, гофрированных, стойки слабые: ну, как навалило, так они и расползлись. Лежали помятые, жалкие, едва выглядывая из-под раскопа, сделанного Сергеичем.
— Видал? И я, значит, должон с топориком, само собой, поправить беду. Вот и сную день-деньской, починяю неполадки уже с неделю, а успел одну хату для собственного жилья приспособить да вот эти раскопал…
