– Перестань, – поморщился Белоян. – Я серьезно.
Хан отмахнулся с пренебрежением:
– Зачем мне шаман? Наш великий князь верно говорит, что лишь слабые верят в предсказания. Сильные творят судьбу сами. Ты слаб, волхв? Сам хочешь, чтобы тебе самому шаман моего племени предсказал судьбу?
– Не мне, – ответил Белоян сухо. Медвежье чело омрачилось, по широкой морде пробежала тень, топорща волоски. – Я свою судьбу знаю… к сожалению. Тебе нужен. Он бы растолковал тебе ясные знаки… очень нехорошие для тебя знаки. А они проступают все ярче. Умеющий их читать увидит их всюду.
И без того узкие глаза хана Кучуга сузились в щелки, голос стал резким и острым, как лезвие его сабли:
– Говори ты.
– Ты же не веришь в знаки!
– Все равно скажи. Мне будет над чем посмеяться.
Белоян указал в звездное небо:
– Вон там… У тебя есть сын. Единственный! Твой наследник. Красавец и герой. Но там начертана его гибель… по твоей вине.
Кучуг дернулся, рука мгновенно оказалась на рукояти сабли. Кожа на суставах натянулась. Несколько долгих мгновений изучал печальную морду Белояна.
– Белоян, ты… зачем это говоришь?
– Дурак, – отозвался Белоян невесело. – Какая мне от тебя выгода? Просто сына твоего жалко. Он светел душой, хоть и вырос у тебя на коленях. Хороший парень, сердцем чист. Его у нас все любят. И витязь хоть куда… В скачке и стрельбе из лука ему нет равных. Если хочешь, скажу еще одно знамение, что подтвердит тебе любой, кто умеет зреть звезды… Вон там, видишь? В день смерти твоего сына погибнет и дочь варяга Якуна. Не знаю, совпадение ли… Тебе должно быть виднее.
Он махнул рукой, безнадежно тратить время на разговоры с отважным ханом… слишком отважным, чтобы быть еще и умным, ушел. Кучуг остался в неподвижности, вылез из-за стола, вышел на крыльцо.
Выплыла луна, очень неспешно продвигалась через весь утыканный серебряными звездами небосвод, медленно посветлела полоска рассвета на востоке, а он все стоял как каменная статуя, зло и недружелюбно всматривался в холодное бесстрастное небо.
Он услышал скрип половиц намного раньше, чем дверь отворилась. В освещенных сенях на миг остановился, вглядываясь в рассветный полумрак, огромный, как башня, воин. Седые волосы падали на плечи, светильник красиво подсвечивал их сзади, так что они выглядели как выкованные волшебными кузнецами из небесного серебра.
Хан Кучуг с гадливостью смотрел на варяга. Конечно, этот поседевший в набегах воин по-своему красив. Суровое лицо, украшенное морщинами, белеющими шрамами, было неподвижно, как и у Кучуга, волосы на лбу перехватывает булатный обруч без всяких украшений, могучую грудь облегает тонкая кольчуга, но руки голые, каждый мог видеть, сколь чудовищны мышцы старого варяга, какие толстые жилы.
На лбу варяга собрались складки, когда увидел хана, а лицо искривилось, словно хлебнул уксуса. Кучуг вспыхнул, ладонь задергалась в жажде ощутить рифленую рукоять острой сабли. Посмотрим, устоит ли чудовищная мощь северного исполина перед яростью и молниеносными ударами степняка! Да ему только с такими же медведями драться, толстыми и ленивыми…
Он судорожно вздохнул, чувствуя, как сердце едва не выпрыгивает из груди. Заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, очищая от слепой ярости голову и глаза. Варяг шел медленно, даже словно бы старался пройти вблизи, явно нарывался на ссору, как еще недавно нарывался и сам Кучуг, не зря же князь рассаживает их подальше друг от друга…
Смиряй гнев свой, напомнил себе Кучуг свирепо. Дав овладеть собой ярости, ты уже не воин, а слепой дурак… А он не простой воин – хан! Снова вздохнул несколько раз, кровавая пелена ушла с глаз. Варяг совсем замедлил шаги, остановился прямо перед ним, надменно выпятив широкую, как ворота башни, грудь.
Ах ты, конский навоз, мелькнуло в голове Кучуга остервенелое. Напрашивается на ссору! Показывает, что он здесь главнее, что он стоит ближе к трону властелина этих земель. Ну, сейчас ты у меня получишь…
Он вздохнул, ладонь с усилием оторвалась от рукояти сабли, набрал в грудь воздуха… и как в ледяную воду бросился, заставив себя сказать совсем не то, что рвалось из недр души:
– Якун… Дерьмо ты собачье, зад моего осла, навоз самого худшего из козлов… Мы еще сойдемся на узкой дорожке, но зачем детей наших губить? Мы можем заставить слушаться их руки и ноги, но не сердца…
Якун, и без того багровый от гнева, в начале речи надменного хана стал лиловым, рука в слепой ярости сорвала с пояса длинный нож, потом тяжело выдохнул воздух, колыхнув занавеси в окнах терема на той стороне двора:
– Ты о чем, степное отродье?..
– Дети наши встречаются тайком, – бросил Кучуг с горечью. – Благородный сын хана общается с дочерью пропахшего рыбой дурака!.. Но я решил, что пусть мой сын сам отвечает за свои ошибки…
Якун рассматривал его исподлобья. Голос его обрушился сверху, как падающие скалы с вершины горы:
– Дочь благородного ярла из древнейшего рода… общается со степняком, чьи сапоги постоянно в навозе, а руки пахнут ослиной мочой! Который и женщин не видел настоящих, только ишачек и ослиц…
Кучуг стиснул зубы:
– Ты зачем мне такое говоришь?
