Церковь, как родная мать, всех примет в свое лоно. Всю Русь может вот так…
Он с надеждой смотрел на князя, который всегда скор на решения, а сейчас почему-то медлит, колеблется. Воевода тоже несвойственно его дородности ерзал в седле, конь под ним храпел и дико вращал глазами.
– Русь? – переспросил Владимир медленно. – Насчет Руси…
Он оборвал себя на полуслове. Сквозь толпу протискивался Белоян, в растрепанной одежде, тяжело опирался на посох. Толпа на этот раз не расступалась почтительно, слышались смешки, недоброжелательные выкрики.
Владимир хмуро смотрел с высоты седла на седую шерсть на затылке волхва. Челюсти сжались так, что он едва разомкнул их, вместо слов вырвался почти рык:
– Ну… что скажешь?
Волхв, тяжело дыша, остановился перед ним, повел дланью:
– Уф… стар становлюсь… Вишь, что там…
– Вижу, – рявкнул Владимир. – Постареешь, когда так уделали!
Волхв все еще отдувался, на лбу, несмотря на утреннюю прохладу, выступили капли пота, шерсть слиплась, потемнела.
– Уф… – повторил он. – Замучился… пока сумел…
– Что, – сказал Владимир яростно, – что сумел?
Волхв мотнул мордой в сторону церкви. В желтых медвежьих глазах вспыхнуло удивление.
– У тебя что, бельма? Не зришь? Вон там, на холме!
– Зрю, – выдавил Владимир сквозь зубы, – я зрю христианский храм! Куда вон сейчас поперли воевода Дуболом, бояре Терпигора и Крученый, знатные купцы и старейшины из Южного конца…
Белоян удивился, но оглянулся по сторонам, понизил голос почти до шепота:
– Так чего тебе еще надо? Думаешь, легко мне было все это устроить?
Владимир с трудом удержал гневный крик. Претич тоже с отвисшей челюстью смотрел на верховного волхва. Дружинники вытягивали шеи, но, похоже, ничего не услышали.
Запах ладана из раскрытых ворот церкви валил все мощнее, торжествующе. Внутри стоял мрак, только слышалось монотонное пение, что становилось громче, изредка поблескивали слабые огоньки свечей и лампад, что тонули в плотном аромате благовоний.
Перед конем князя народ все же раздался, открыл вход в церковь. Сзади ехали гридни, в руках плети со свинчатками на концах. Владимир повел носом, поморщился. Запах чересчур силен, переборщили. В Царьграде все же тоньше, поют лучше, а здесь какое-то бормотание вперемешку с тупым ревом.
Он заглянул, не слезая с коня, в раскрытые ворота. Темно-багровая темень, слабые, блуждающие, неподвижные искорки. Смутно проступили словно бы стены, почему-то похожие на тяжелый бархат. Одуряющий ли запах тому виной, монотонное пение, но ему почудилось, что стены медленно колышутся, словно бы живые…
Конь под ним попятился, в испуге присел на зад. Среди окружающего люда кто-то хихикнул. Владимир понял, что сам непроизвольно отодвигался от чужого храма. Гридни угрюмо молчали. Он вскинул руку:
– Эй, люди! Что застыли как истуканы?.. Церковь еще открыта. Вали туда все, кто желает кланяться чужому богу. Князь не препятствует.
Он дал повод, конь сразу пошел крупными скачками вниз с холма, торопился уйти от опасного места. Гридни пустили коней по обе стороны и следом. Владимир придержал коня только в сотне саженей, оглянулся.
Еще трое-четверо воспользовались его разрешением, но остальной народ то ли пришел просто полюбопытствовать, то ли колебался, но теперь вокруг церкви была толпа довольно плотная, однако вовнутрь уже не перли.
– Глядите! – вырвалось у кого-то из гридней испуганное.
Церковь начала подрагивать, слегка приседать, блеск ее крыши стал еще ослепительнее. Внезапно крыша словно бы разломилась, обе половинки приподнялись, а из-под них выплеснулись по обе стороны два рулона белой переливающейся ткани, развернулись в тончайшие полотна, вздрогнули, завибрировали, взвихряя воздух. Внизу послышались крики. Люди закрывались руками, ловили улетевшие шапки.
А странные крылья трепетали так быстро, что стали почти незримыми, только в воздухе смутно блистало нечто яркое, рассыпающее слюдяные блестки. Обе блистающие половинки крыши как вздыбились, так и застыли, а слюдяные крылья вибрировали все быстрее, церковь начала приподниматься…
Рядом с Владимиром кто-то охнул в ужасе. Церковь тяжело приподнялась в воздух, под ней мелькнуло шесть жутких крючковатых лап, тут же плотно прижались к блистающему металлом брюху, народ вокруг этой «церкви» свалило ветром, ползали на четвереньках, орали в ужасе.
Чудовище лишь мгновение висело над толпой, затем стало тяжело подниматься, наклонилось, торчащие жесткие надкрылья изменили наклон, и гигантский жук с грозным гудением унесся в сторону леса.
За конями дружинников тяжело тащился Белоян. Его шатало, шерсть на морде блестела от пота. Видя обращенные к нему белые безмолвные лица князя с воеводой, сказал вымученно:
– А я уж страшился, что нажрется так, что и зад не оторвет…
Претич икал, не мог остановиться, всегда багровая рожа стала желтой, как у мертвеца. Владимир прошептал в страхе:
– Что это… было?
