обочиной дороги глубокий овраг. Тракторист успел тормознуть, и нас развернуло так, что мы едва не перевернулись. Молоденький шофер кусал губы и виновато выслушивал мою ругань:
— Ты что, спятил! Не видишь, дети! Как можно так ездить! Пьяный, наверное.
Приехала милиция. Начались акты, подписи. Молоденький шофер едва не плакал.
Подошел ко мне Слава:
— Это мы виноваты в аварии. Мы его дразнили. Бросали ему груши, а он пытался их поймать на ходу. А когда это у него не получилось, он поравнялся с нами, и мы за храбрость ему в окошко стали бросать, а он и врезался. Не рассчитал. Хотите, мы признаемся милиции?
Я молчал. Прибежал Александр Иванович.
— Ну вот что, — сказал он. — Теория теорией, а нам надо побыстрее улепетывать отсюда. От барбосы! Вечером я рассказал эту историю детям:
— И все-таки и я смалодушничал. Надо было сказать милиции, что и мы виноваты в аварии. А я подло сбежал. Нехорошо.
— Так еще не поздно, — сказал Слава с ехидцей.
— Пожалуй, не поздно, — согласился серьезно я.
— А у нас тут похлеще случай, — сказала Маша и спросила у Лены:- Рассказывать?
— Рассказывай, — сказала Лена.
— Ну, в общем, сегодня в весовой без квитанции «налево» отвезли две машины груш. Самые лучшие. Целый день калибровали.
— А вы точно знаете, что «налево»?
— Мы же сидим на квитанциях. Все выходящее из весовой на учете. Мы же специальный инструктаж прошли. Знаем. И до этого были случаи, когда самые лучшие фрукты увозили, но не в таком количестве — ящик, корзина, а тут две машины!
— Вы как с луны свалились, — сказал Степа. — Мой отец работает бухгалтером в «Заготскоте». Там миллионы уходят «налево». Понимаете, миллионы! Был процесс — шесть миллионов изъяли у директора.
— Ну и что, расстреляли?
— Нет. Дали шесть лет. Он скоро выйдет на волю.
— Ну и что ты предлагаешь?
— А ничего не предлагаю. Это моя мама все орет на меня: неинициативный, нелюбознательный. А я не хочу быть инициативным. Меня тошнит от такой инициативы. Кричат, орут о правде, о справедливости, а на самом деле полное разложение.
Таким мы видели Степу впервые. Он вдруг загорелся весь. Глаза блестели, щеки пылали. Он говорил громко и сильно размахивал неловкими руками:
— И не вздумайте ввязываться в эту историю с грушами. Вас в один миг вышвырнут отсюда, назовут склочниками, ворами, доносчиками! Вам даже заработанных денег не заплатят!
— Не имеют права. Степа расхохотался:
— Они сделают все по закону. Бухгалтерия такая штука — мне отец рассказывал. Сделают так, что комар носа не подточит.
— А что могут сделать?
— Все что угодно. Например, могут содрать за питание столько, что вы еще должны будете. Или высчитают за аварию и за починку трактора «Беларусь» рублей шестьсот, еще на интернат счет перешлют — всю жизнь будете платить, или вам хищение припишут и в следственный изолятор заберут. Продержат там денька четыре — никакой справедливости не захотите…
— Ну, ты, Степа, не перегибай, — сказал я.
— Конечно, я перегибаю сейчас, — признался Степа. — Но если вы заявите насчет этих двух машин, денег вы точно не получите.
— Плевать на деньги! — сказала Маша.
— Плевать, — поддержал ее Витя.
— Вы что, с ума посходили! — взвился Слава. — Мы, же на Черное море не попадем. Я сроду не видел моря. Первый раз в жизни такое подфартило, а вы затеяли черт знает что. А ну, кати отсюда, Степка! Степа встал неожиданно.
— Что ж, и уйду. Я думал — вы люди!
— Никуда не уйдешь ты! — вскочил Витя Никольников. — Если ты уйдешь, и я уйду!
— И я уйду! — сказал Коля Почечкин. — Плевать мне на море.
— Всем плевать на море. Пусть один Славка едет на море! — закричали ребята. — Надо завтра же рассказать кому следует.
— Хорошо! — сказал я. — Решили. Как это сделать?
— Надо самим ребятам поехать в райком, — предложил Витя. — Мы со Славкой поедем.
— И Степан пусть с нами, — предложил Слава Деревянко.
— Поедешь, Степа? — спросили мы у гостя.
— Поеду, — ответил он.
Когда ситуация, казалось, была исчерпана, поднялся Александр Иванович.
— Ребята, я со всем согласен. Но у меня одна мысль есть. Я, возможно, и скорее всего, не прав, но я скажу все-таки.
Такое длинное предисловие Александра Ивановича насторожило ребят. Они притихли. И Александр Иванович сказал:
— Черт его знает, а мне как-то неловко. Нас здесь приняли хорошо. И кладовщики так внимательны. Так добры к нам. Заботятся. Одеяла принесли из другого склада, спальные мешки достали, на дорогу нам подарок готовят. А мы, как черти, на них из-за угла. И мне как-то совестно. А потом — а вдруг все не так?
Я и раньше наблюдал в этой ситуации за Леной и Машей. Их лица перекосила злобность. Вроде бы за справедливость они ратовали, а лица были неодухотворенными, свет погас в глазах, точно недоброе дело совершали. А теперь я взглянул на девочек и увидел их, пристыженность, и растерянность увидел.
— Ну тогда, может быть, им прямо в глаза сказать? — предложил Витя.
— Я бы, например, не смог этого сделать, — сказал Александр Иванович. — А кто смог бы? Ребята молчали.
— А может быть, эти две машины не украдены, — стал искать я лазейку. Как бы хорошо, чтобы эти машины не были украдены. Как бы хорошо, чтобы все в этом мире было честно и справедливо.
— А что — это мысль, — сказал Степа. — Ведь у нас нет доказательств. А квитанции они в два счета могут выписать.
И вас же обвинят в клевете. Такое часто бывает. Мне отец рассказывал.
Выхода не было. И вдруг неожиданность: к нам к костру подошел дядя Вася, кладовщик, которого мы уже успели и осудить, и приговорить.
— А я вам принес орешков. Думаю, дам ребятишкам, пусть пощелкают. Здорово вы нам помогли, ребятки. Я люблю детвору. У меня, знаете, такое горе. Был мальчик, вот как ты, — и дядя Вася погладил по плечу Славу Деревянко. — Похоронил год назад. Такой хлопец был. Красавец.
— А что с ним?
— Утонул, ребятки. И плавал хорошо. А вот не стало мальчика. Мать сейчас убивается. Я как не свой хожу. Работа не в радость. Провались все на этом свете.
— Ну зачем же так? — сказал Витя. — Может быть, у вас еще будут дети.
— Поздно. Не будут, ребятки. Разве сиротку взять на воспитание.
— А что, — сказал Слава. — У нас, там, где я живу, одна семья троих вырастила. Теперь у них и внуки есть.
Я поразился тому вниманию, какое обнаружилось у моих дорогих ребятишек. Я думал: до чего же отходчивы. До чего же добры. Только Маша Куропаткина сиротливо наклонила головку, и непонятно было, что у нее на душе.
На утро мы уехали, так ничего не решив.
— Сюда! — крикнул Витя Никольников и увлек за собой растерявшуюся Лену Сошкину.
