— Я заплату, ты заплату — смотришь, и одеяльце получится, — пошутил я.
— Я не верю в лоскутные одеяла, надо глобально все делать.
— Меня от глобальности воротит…
— Ну прости меня. Просто я пришел к тебе потому, что есть более серьезный способ помочь людям.
— Какой?
— Этот способ может осуществиться, если придет к власти Хобот.
— И если повалится Прахов-старший?
— Совершенно верно. Хобот — истинный демократ, знает дело и может быстро вывести страну из тупика.
— Ну и пусть выводит.
— Надо помочь, чтобы он пришел к власти.
— Я тут при чем?
— Я даже не знаю, как тебе и сказать. Ну неужели ты не получал письма? Там тебе должны сделать предложение.
— Какое?
— Согласиться на публичную эксдермацию, — медленно, но уверенно проговорил Шидчаншин. — Наше гуманистическое крыло нескольких инициативных движений взяло бы на себя все расходы по обеспечению солидной пропагандистской кампании вокруг твоего дела.
— Какого дела?
— Посвящения тебя в великомученики. Понимаешь, ты не просто умрешь, а сделаешь великое дело для народа. Народ поверит в тебя. У нас есть предварительные данные обследования общественного мнения по этому вопросу.
— А для чего нужно такое посвящение?
— Только таким образом ты сможешь помочь Хоботу прийти к власти.
— Но как?
— Очень просто. Одно дело — я буду агитировать за Хобота, а другое дело — великомученик. Народ поверит тебе. Мы развернем огромную кампанию. С Хоботом уже согласован этот вопрос. Он выделяет пять миллионов на всесторонний избирательный процесс.
— То есть на мое ошкуривание?
У меня зрело желание разразиться руганью, запустить в Шидчаншина железнодорожным костылем, выгнать его из моего подвала. Он опередил меня:
— Я тебя не тороплю с ответом. Подумай. Я завтра приду к тебе или через пару дней. И не злись, ради Бога. Если бы мне предложили такое, я бы, не задумываясь, согласился…
Он ушел, а я стал размышлять о моей жизни, точнее, о моей смерти.
16
Я уже ничему не удивлялся, но, когда на моем пороге оказался Паша Прахов, я был поражен. Он волочил свое брюхо, и ему было тяжело переступать с ноги на ногу. Сашка от изумления — сроду не видел такого живота! — разинул рот.
— Прости меня, но я разыскал тебя, срочный разговор. Извините, я не знаю, кто вы, — не могли бы нас оставить наедине со Степаном Николаевичем?
— Это мой брат, — сказал я. — Можно и при нем.
— Я не стал бы тебя, Степан, беспокоить, если бы дело не касалось всей страны в целом. Ты знаешь, как я люблю наше Отечество, единственную нашу Родину, поэтому я и обращаюсь к тебе со всей ответственностью. Ты знаешь мои взгляды на жизнь, на народ, на страну. Я никогда в жизни не юлил, всегда шел прямой дорогой, и теперь эта дорога привела к тебе.
— В мой подвал.
— Подвал мы тебе быстро заменим. Если мы с тобой договоримся, то через пару дней я приду к тебе с ордером…
— На арест, — подсказал я, и Сашка едва не подпрыгнул на стуле.
— Нет, не на арест, а на квартиру. На удобную красивую квартиру в престижном доме.
— И на престижном этаже? — подсказал я.
— Именно, — ответил Прахов и добавил, обращаясь к Сашке. — Плесни-ка мне чего-нибудь. — Сашка плеснул. Прахов выпил. — Господи, какая дрянь! Ты не смог бы сбегать, я тут на уголке видел магазинчик. Возьми червончик…
— Да за червончик ничего не купишь, — ответил Сашка.
— Добавь, старичок, — обратился ко мне Прахов, и я добавил. Когда Сашка ушел, Прахов продолжал, но прежде спросил: — Ты письма не получал?
— Откуда?
— Из своего ведомства.
— О чем письмо?
— О твоем участии в широковещательной программе Нового экспериментального театра.
— С ошкуриванием? — улыбнулся я.
— Ну зачем так грубо? Дело касается не нас с тобой, а Отечества. Сейчас, не скрою, случилось так, что ты скоро будешь в центре борьбы за власть.
— Я никакого отношения к власти не имею.
— Все правильно, но силы, которые рассчитывают завести страну в тупик и в новый кризис, намерены использовать твое имя и твою казнь для достижения своих целей.
— И что ты предлагаешь?
— Прежде всего не торопиться и пообещать мне без моего ведома не предпринимать никаких шагов.
— Объясни, что происходит?
— Мне не хотелось бы тебе все выкладывать, так как я на это не имею права. Этим делом занимается служба государственной безопасности. Дело предельной государственной важности. Отечество наше действительно в опасности. Евреи ведут активнейшую подрывную работу. Их ставленником в настоящее время являются Хобот и его группировка. Они порвали с народом и предали его.
— Ну а я при чем?
— А теперь они готовят акцию, в которой хотят использовать твое имя и твою казнь для утверждения своей программы и для своего прихода к власти.
— И ты предлагаешь мне отказаться от публичной эксдермации? Что ж, это благородно. Я тоже так намерен поступить.
— Ты меня неправильно понял. От эксдермации публичной ты не должен отказываться. Ни в коем случае! Но послужить ты должен нам, а не им.
— Кому? Твоему отцу? Ты будто бы с ним в ссоре был.
— Да нет же, послужить не мне, не отцу, никому другому, а Родине. У нас единственная Родина, неделимая и великая.
— Империя?
— Называй это империей или как угодно, только Родина у нас одна, и наша патриотическая задача сплотить все силы, чтобы помочь Отечеству. Поэтому я выступаю и против отца и против Хобота. Они в общем-то оба одного поля ягоды.
— А ты за кого?
— Я за единство всех патриотических сил и движений. Я недавно избран вице-президентом этого единства. Кстати, Шубкин — мой заместитель. Могу по секрету тебе сообщить одну вещь. Только смотри, ни-ни. Когда Шубкин узнал, что тебя хотят склонить к участию в их избирательной кампании, он знаешь что предложил?
