пожилым.
Ценци засмеялась:
– Ух, какой у вас маленький корешок...
Пожилой мужчина сказал:
– Это не беда... когда он взбодрится, то становится гораздо больше...
Через некоторое время Ценци воскликнула:
– Однако он всё никак не встаёт...
Пожилой мужчина пробормотал:
– Только придётся чуть дольше подождать... он непременно встанет.
Через какое-то время Ценци очень тихо сказала:
– Я больше не могу... у меня рука уже устала...
Пожилой мужчина ответил:
– Это не беда... возьми-ка теперь в рот...
Ценци спросила:
– А сколько вы мне тогда дадите?
Пожилой мужчина задумался:
– Сколько я дам тебе? Ну, скажем... я дам тебе десять гульденов... но только возьми в рот...
Рудольф, заслышав такое, стукнул себя кулаком по ладони:
– Боже правый, вот так дела! – пробормотал он, а я насмерть перепугалась таких огромных денег.
Прошло много времени, пока Ценци, наконец, не сказала:
– Вот, он уже стоит... теперь идите сюда.
Мы услышали, как они упали на постель. Однако буквально через минуту Ценци расхохоталась:
– Да он же опять не стоит...
Пожилой мужчина что-то пробормотал, они долго ворочались в постели, затем Ценци прорвало:
– Ах... ах... да... так... это здорово... здорово... да... дальше... быстрее...
Рудольф, обернувшись ко мне, заметил:
– Сейчас он лижет её.
Потом Ценци крикнула:
– Идите сюда, он стоит снова...
Они вновь принялись ворочаться. И Ценци засмеялась:
– Ну вот, он опять размяк.
Пожилой мужчина сердито сказал:
– Это неправда... ты только вставь его внутрь...
Кровать заскрипела, а Ценци сказала:
– Да вы же не вставили вовсе...
Пожилой мужчина вспылил:
– Не торопи меня! Я ещё войду...
Кровать продолжала скрипеть и скрипеть. Ценци глубоко выдохнула и крикнула:
– Так... наконец-то... вот сейчас... да... хорошо ведь трахаться... хорошо... а?.. Уже кончено...
До нашего слуха донеслось, как они снова расхаживали по кухне и перешёптывались. Потом входная дверь скрипнула, Ценци крикнула: «Целую ручку» и сразу после этого вбежала в комнату. Она была в рубашке и с зажатой в ладони монетой в десять гульденов. С восторгом она вручила её Рудольфу.
Вечером, естественно, опять состоялась основательная загрузка. Мы все упились в стельку, и я уже не помню, чем мы все потом занимались. На следующий день мой отец снова проспал на работу, и поскольку теперь его прогулы приняли хронический характер, то его в один прекрасный день просто вытурили с предприятия.
Он пришёл домой ругаясь и проклиная всё на белом свете, однако Рудольф утешил его:
– Не горюй, ты скоро снова найдёшь работу.
Они давно уже перешли друг с другом на «ты». Мой отец был крайне обескуражен случившимся и всё никак не мог успокоиться.
– Выспись несколько дней, а потом пойдёшь искать себе новую работу, – порекомендовал Рудольф, – тебе только на пользу пойдёт, если ты как следует отоспишься.
Таким образом, мой отец начал отсыпаться. Он до полудня валялся в постели, резался в карты с Рудольфом и коротал время, попеременно играя то моими грудями, то грудями Ценци. При этом он употреблял меня чуть ли не каждую ночь, а днём нередко проделывал это и с Ценци, поскольку был постоянно под мухой.
Сидя безвылазно дома, он однажды тоже стал свидетелем того, как Ценци явилась домой с неким господином. Теперь мы втроём стояли за кухонной дверью и подслушивали, как обстряпывалось дело.
Отец был очень удивлён и вытаращил глаза, когда Ценци, наконец, вошла в комнату и вручила своему Рудольфу три гульдена.
Через несколько дней к нам наверх поднялся домоправитель и объяснил, что не намерен больше терпеть подобное. Либо мы, дескать, съезжаем с квартиры, либо Ценци прекращает водить мужиков. Домоправитель вёл себя очень вежливо и особенно любезно разговаривал с Рудольфом, а Ценци смеялась. Я полагаю, что Рудольф дал ему загодя крупную взятку, и не сомневаюсь, что Ценци разок-другой переспала с ним. Ибо в противном случае он вообще не стал бы особенно церемониться, так долго и терпеливо взирая на это хозяйство, наверняка не был бы столь учтивым и не высказывал бы сожаления по поводу означенного предписания.
Запрет исходил непосредственно от самого домовладельца.
Когда домоправитель откланялся, Рудольф забрал Ценци с собой на кухню, где между ними состоялась долгая беседа. По её завершении они уже не вернулись в комнату, а вместе улеглись на постель. И было слышно, как она пищала, лепетала и просила «ещё», доносились какие-то громкие звуки, и всё это так живо на нас подействовало, что мы с отцом, даже безо всякого вина, не раздеваясь, затеяли нашу игру.
Ценци отсутствовала теперь дома и всегда появлялась у нас только вечером, иной раз очень поздно ночью, а иной раз и вовсе на следующее утро. Если, приходя, она заставала Рудольфа в нашей комнате, то прямо при нас отдавала ему заработанные деньги, и отец ничем в такую минуту не интересовался живее, как суммой, которую она приносила.
Поскольку отныне Ценци денно и нощно отсутствовала, а, бывая дома, чаще всего спала, то теперь мне приходилось одной удовлетворять отца и Рудольфа. И порой мне случалось ночью переходить от одного к другому, если Рудольф сам не являлся прямо к нам и не укладывался в постель третьим.
Отец часто просил у Рудольфа денег взаймы и всегда получал их от него, потому что отец ничего больше не зарабатывал и, естественно, уже через пару недель столкнулся со всякого рода материальными трудностями.
Но однажды Рудольф в ответ на подобную просьбу заметил:
– А почему же Пеперль ничего не зарабатывает?
– Пеперль? – переспросил отец и поглядел на меня.
– Ну да, – продолжал Рудольф, – она вполне могла бы зарабатывать так же, как Ценци...
– Значит, она должна стать проституткой? – медленно спросил отец.
– Ах, что там... проституткой... – воскликнул Рудольф, – она и сейчас делает то же самое, что и Ценци... только ничего не получает за это... тысячи девчонок, должно быть, зарабатывают деньги подобным способом.
– Оно, конечно, верно, – промолвил отец, нерешительно уставившись в пол, – однако...
– Однако то да однако это... – Рудольф заговорил строгим тоном, – вы, вероятно, думаете, что когда девчонку пудрит её собственный отец, это лучше? Ну, вот то-то и оно. Ценци, – продолжал он, – поддерживает отношения исключительно только с утончёнными господами, с людьми заурядными она не водится. Что же вы думаете? Уж её-то я выдрессировал... и господа, которые пудрят Ценци, будут, во всяком случае, поблагороднее, нежели преподаватель катехизиса, который трахал Пеперь, да так ни разу ничего ей не заплатил. Подонок.
– Подонок, – подтвердил отец с запоздалым негодованием.
– Ну, и какой вред был бы Пепи от того, если б она сейчас что-нибудь зарабатывала? – спросил
