– Ты князь бога Тора, избранный для мастурбации!
И он отвечал:
– А вы здесь, чтобы торжественно прислуживать мне!
Затем один из них, тот, которого называли «атаманом желторотых» и который всё время подзадоривал самых юных, скомандовал:
– Желторотики все вместе подходят к нашему старшему глубокоуважаемому господину Кредиту, чтобы отсалютовать членом! Становись! Достать копья! На дистанцию! Оголить жёлудь!
Молоденькие студенты – некоторым из них не было и двадцати – выстроились в шеренгу перед новоиспечённым доктором, разом сдёрнули с головы корпорантки и расстегнули ширинки. Все движения совершались чётко и слаженно, и семь хоботков появились с такой синхронностью, что нельзя было не увидеть: ребятки всё отрепетировали заранее. Мы со Штеффи, смеясь, наблюдали за тем, как теперь они с серьёзными, напрягшимися физиономиями принялись тереть и шлифовать свои молодые початки. Но это тоже должно было происходить по команде, и «атаман желторотых» отбивал такт шпагой по столу с такой энергией, что тот содрогался. Почти одновременно брызнуло млеко из семи желудей, что означало принесение вассальной присяги на верность доктору Кредиту! Он приветствовал всех, поклонился и сказал официанткам:
– Сейчас!
Искусные девицы сумели до сих пор долго ублажать его, не растратив попусту ни единой капли, однако сейчас они целиком зажали в кулаках хобот доктора и в несколько активных рывков довели до оргазма, так что он выстрелил двумя-тремя длинными струями! Таким манером доктор выразил молодёжи свою признательность, все серьёзно приветствовали это, и только Штеффи крикнула:
– Учтивость, дело, конечно, прекрасное, но тот факт, что господам докторам нужно сперва так мучиться, а потом всё бездарно проливается на пол, достоин сожаления!
Эта реплика вызвала гомерический хохот, а доктор прорычал:
– Наша всесладчайшая, добросердечная хозяйка высказалась, и намерение её прозрачно, понятно и для нас закон! Мы блюдём обычай древности!
Тут и меня разобрало любопытство. Они снова расселись за столом, и бокалы были опять наполнены до краёв! Затем они подняли на стол Штеффи, которая визжала и вынуждена была подобрать юбки! Все в один голос ахнули, когда Штеффи в длинных, зелёных шёлковых чулках на прекрасных ножках встала на столе! Молоденькие студенты с упоением взирали туда, где кружева и голубой шёлк обрисовали соблазнительную выпуклость лобка, однако большего Штеффи пока не показала! Тогда студенты запели очень смешную и скабрёзную песенку, текст которой, к сожалению, не сохранился у меня в памяти. А Штеффи обошла весь стол, проворно лавируя между бокалами, и останавливалась возле каждого. И тот церемонно вскакивал на ноги, раскланивался и, исполняя ритуал «протыкания», один раз вводил указательный палец в эдельвейс Штеффи. Она всякий раз пронзительно взвизгивала от удовольствия, а студент выпивал за её здоровье и усаживался на место! Глядя на это, я готова была лопнуть со смеху, немного завидовала Штеффи, но самым забавным была та серьёзность физиономии, с которой эти озорники всё проделывали! Вдруг я услышала за спиной робкий голос:
– Вам это тоже нравится?
Оглянувшись, я увидела молодого студента, шейной платок и корпорантка у него были тех же цветов, что и у остальных. Передо мной стоял долговязый, совсем молоденький, бледный паренёк с тёмными волосами и чудесными голубыми глазами. Глаза мне сразу понравились, я весело рассмеялась в ответ и сказала кокетливо:
– Однако, однако, с чего бы будущему врачу быть таким щепетильным! Скажите, вы же врачом станете? Нет? Впрочем, не имеет значения. Но лихой молодой человек должен знать, как устроена женщина внутри!
Тогда он очень грустно и удивлённо посмотрел на меня и едва слышно произнёс:
– Всё это так отвратительно! Мне совсем не нравится! Равно как и то, что в этом всегда нужно участвовать.
Я совершенно растерялась от неожиданности! Молодой, смазливый парень, а такой разборчивый, точно девственница! Однако он заинтересовал меня, поскольку вёл себя совершенно иначе, нежели остальные. Поэтому я уселась с ним в уголок, и мы принялись беседовать. Он указывал на своих коллег и первым делом называл мне их прозвища, рассказывал об университетской жизни и о весёлых непристойных празднествах, как вдруг один из них студентов проорал в нашу сторону:
– Эй, Сапог, что с тобой! У тебя вид святоши, хочешь подъехать к красавице, а, может, и ещё на что- нибудь рассчитываешь!
Юноша вскочил на ноги, и чуть было не залепил балагуру пощёчину! Поднялась, было, невообразимая суматоха, но все решили, что тот попросту выпил лишнего, и инцидент, таким образом, был вскоре снова забыт.
Однако мне ужасно понравилось, что юноша готов был за меня драться, и когда позднее он, запинаясь, и в страшном смущении спросил, не мог бы он снова со мною увидеться, я приветливо ответила:
– А почему бы и нет, паренёк, поедем завтра вместе в Сиверинг и подышим свежим воздухом. Это поможет тебе справиться с похмельем!
Он пылко поцеловал мне руку... Так началась история с Густлем!
На следующий день состоялось моё свидание с этим студентом! Мы встретились на конечной станции в Сиверинге и отправились на прогулку. Лицо у него после вчерашней пирушки ещё отливало зеленью. Сегодня он надел обычную фетровую шляпу и выглядел сущим мальчишкой, однако он нравился мне вдвое больше, даже без пёстрого шейного платка и цветастой фуражки. Он шёл рядом со мной с таким счастливым видом и с такой влюблённостью поглядывал на меня сбоку, что многие люди, попадавшиеся нам навстречу, при виде нас улыбались. Мы, должно быть, выглядели как пара совершенно невинных влюблённых. Впрочем «невинность», надо признать, скорее относилась к моему Густлю, что же касается меня... то, увы и ах! У меня в тот день было очень смешливое настроение, хотя в душе я была взволнована и немного робела, я стеснялась, и дать этому какое-то рациональное объяснение не могла. Потом Густль начал рассказывать о себе.
Он был родом из Штирии, отец его служил начальником станции в каком-то небольшом местечке. Мать была славной женщиной, только вот без конца бранилась, что, впрочем, не следовало принимать всерьёз. Она постоянно присылала ему ветчину, яйца и копчёное мясо, и в каждом письме настоятельно просила, чтобы он сытно кушал! Отец был строгим и серьёзным человеком, который всегда хотел учиться, но в своё время был слишком беден для этого. Он, Густль Грубер, был самым младшим среди сестёр и братьев. Сёстры уже вышли замуж, один из братьев работал на железной дороге, другой был фермером, а он, Густль, должен был учиться и стать тем, кем всю жизнь мечтал быть его отец – архитектором. Отцу с неимоверным трудом удавалось выкраивать деньги на его обучение, и потому Густль был очень прилежным. Студенческая жизнь не доставляла ему, собственно говоря, никакого удовольствия, бесконечные попойки и всякого рода проделки тяготили его, и он только потому участвовал во вчерашнем чествовании, что среди его сотоварищей там находилось несколько земляков, и за ним была «приветственная речь». Вообще же Густаву не нравилось их чрезмерное увлечение женщинами лёгкого поведения, как обычно заведено у студентов.
– Знаете ли, уважаемая фрейлейн Жозефина, любовь – это нечто совершенно, совершенно иное... – проговорил он.
От этих слов у меня невольно сжалось сердце, и я, кажется, чуточку покраснела. Сколько душевности было в том, как Густль пригласил меня выпить четвертинку вина и потом гордо расплатился по счёту! Было так трогательно смотреть, как он вынимает из кошелька свои с трудом накопленные кроны! Я с наслаждением расцеловала бы его прямо на глазах у старшего кельнера. И я не могла осрамить его тем, что заплатила бы за себя сама, ибо он так радовался! И всё же я охотно, клянусь, сунула бы незаметно в карман этому бледному мальчику всё, что имела при себе, потому что ему деньги были гораздо нужнее, чем мне!
А потом мало-помалу наступил вечер, мы шли уединённой лесной дорогой, и Густль ничего больше не говорил. Я тоже была тиха и задумчива, я радовалась, можно даже сказать, была счастлива! Оттого, что кто-то однажды увидел во мне нечто совсем иное, чем просто продажную женщину, пусть даже и
