Удачливый крестьянин

народа, потрясшее Пушкина: «Порою на полях мы видим каких-то диких животных мужского и женского пола: грязные, землисто-бледные, иссушенные солнцем, они склоняются над землей, копая и перекапывая ее с несокрушимым упорством; они наделены, однако, членораздельной речью и, выпрямляясь, являют нашим глазам человеческий облик; это и в самом деле люди. На ночь они прячутся в логова, где утоляют голод ржаным хлебом, водой и кореньями. Они избавляют других людей от необходимости пахать, сеять и снимать урожай и заслуживают этим право не остаться без хлеба, который посеяли» (Лабрюйер. Характеры, стр. 263). К середине XVIII в. в этом отношении мало что изменилось.

114

Феодальное владение, так называемый феод (fief), могло находиться в зависимости от другого феода. Очень часто в дореволюционной Франции эта зависимость была чисто номинальной: владелец «младшего» феода никак не зависел экономически от владельца феода «старшего», но обязан был оказывать ему определенные знаки уважения – признавать за ним право на лучшее место в церкви или за пиршественным столом, первым наносить визит и т. д. Все эти обычаи являлись пережитками глубокой старины.

115

Третейский суд в вопросах дворянской чести и вообще во взаимоотношениях рыцарей был типичным феодальным установлением. Несмотря на его анахронистичность, к нему еще продолжали прибегать в XVIII в.

116

Все придворные должности, которые могли быть проданы буржуа, стоили очень дорого. Чаще всего шли в продажу должности королевского секретаря (когда-то этот пост занимали талантливые выходцы из буржуазии, способные правоведы, так называемые «легисты»), принося дворянство купившему эту должность, а королевской казне – изрядную прибыль.

117

Первоначально конюшие (ecuyers) были просто оруженосцами при рыцаре. Затем так стали называться дворяне самого низшего ранга. Наконец, это стало придворной должностью, причем королевские конюшие совершенно не обязательно должны были смотреть за конюшнями государя или участвовать в его выездах.

118

Сьер – в феодальной Франции – обращение к дворянину. Это словечко ставилось обычно перед фамилией того лица, которое, будучи дворянином, не обладало никаким титулом (графа, маркиза, шевалье и т. д.).

119

Все так привыкли к… новому титулу, что даже… дома меня уже иначе не называли. – Типичный. случай появления дворянской фамилии. Между прочим, сам Мариво, отказавшись от фамилии Карле, которую носили его предки-буржуа, одно время подумывал взять в качестве фамилии название крошечного феодального владения (Шамблен), которое когда-то принадлежало одному из его дальних родственников.

120

При Людовике XV все еще можно было купить должность командира воинской части, но продвижение по службе было облегчено представителям наследственного дворянства. Королевский указ 1781 г. совсем закрыл простолюдинам путь к офицерскому званию.

121

Первоначально кадетами назывались младшие отпрыски дворянских семей. По феодальному праву они не могли рассчитывать на наследство, поэтому если они к тому же были небогаты и не имели средств, чтобы занять офицерский пост, они вынуждены были начинать службу простыми солдатами (правда, в привилегированных частях). Позднее кадетами стали называть воспитанников средних военных учебных заведений, которые появились уже в конце XVII в.

122

См. прим. 4 и 108.

123

Военных школ (или академий) было основано во Франции в XVIII в. несколько. Наиболее известную организовал в 1751 г. военный министр Людовика XV Мари-Пьер д'Аржансон (1696–1764). Поступившие в нее молодые дворяне за умеренную плату обучались владению оружием, верховой езде, начаткам фортификации, а также танцам и иностранным языкам.

124

Точнее, должность «генерального фермера» или «генерального контролера» (см. прим. 109).

125

Уместно заметить, что в 1746 г. приняла пострижение дочь Мариво Коломба-Проспера (родилась в 1719, год смерти неизвестен). Писатель тяжело переживал это решение дочери (см. след. прим.) и часто навещал ее в монастыре Дю Трезор, где она, очевидно, воспитывалась (была пансионеркой), а затем была послушницей.

126

Это осуждение монашеской жизни могло быть внушено автору продолжения девятой частью романа Мариво «Жизнь Марианны». Героиня этой части мадемуазель де Тервир решает уйти в монастырь, но повстречавшаяся ей монахиня страстно отговаривает ее от этого шага: «Вам кажется, – говорит она девушке, – что все здесь – благодать и благоволение; и действительно, в монашеской жизни есть свои приятные стороны, но это приятности особого рода, не каждый создан, чтобы довольствоваться ими. У нас есть и свои горести, неизвестные миру, и для того чтобы их переносить, также требуется призвание. Есть натуры, способные в миру противостоять величайшим несчастиям; но заточи их в монастырь – и они не в состоянии будут выполнять даже самые простые иноческие обязанности. У каждого свои силы, те, что требуются от монахини, даны не каждому, хотя на первый взгляд тут нет ничего особенного; все это я знаю по собственному опыту… К концу послушничества на меня часто находили приступы тоски и отвращения, но меня уверяли, что это ничего, что это дьявольское искушение… Наступил день моего пострижения, я не