судить по цвету шапок и виду кольчуг. Может, на имперскую засаду напоролись? Но тогда надо будет… не сейчас, потом, без торопливости, выявить предателей и вражеских лазутчиков. Остальные где? Четвертый… пятый, шестой… Остальные полторы тысячи отборных воинов – где???
Из леса стали выбегать незнакомые люди, повадками и одеждою никак не походившие на ратников Великого Корабельного княжества… Это отнюдь не регулярные войска скорее, пьяный сброд, толпа, с мечами и секирами в руках… Уже легче. Значит дело не в предательстве и не в засаде имперских войск. Что же ты, Краб!? Крошите их всех!
Все то, что увидел Манан Лысый потом – врезалось ему в память на весь его недолгий остаток жизни… Орда этой лесной швали сшиблась грудь в грудь с передовой шеренгой отлично вооруженных ратников Краба… и побежала дальше, с взвизгами и пьяными криками, топча и отпинывая с дороги окровавленные, корчащиеся в предсмертных судорогах тела отборных воинов Корабельного княжества… чтобы через несколько мгновений накрыть смертоносной волной следующую шеренгу… Манан протирал и протирал внезапно заслезившиеся глаза и все никак не мог поверить увиденному… Кувшина легкого вина за это время не выпить – все пятьсот… нет, четыреста воинов – сотня личной охраны здесь же, на корабле – четыреста воинов! – замертво полегли в скоротечной схватки с невесть какою сволочью!
О, боги! Да что они такое делают!.. Неужто они собираются… они в лодки садятся???
Выпрыгнувшие из леса враги… кошмарные твари какие!.. отвязывали лодки и прыгали в них, явно намереваясь атаковать флагманский корабль… Неужели, подумалось Манану, с таким малым количеством людей, эти наглецы собираются идти на абордаж??? Но Манан глянул коротко на залитый кровью берег – и ужас ледяным мечом прошил его надменное сердце!
– Стрелы, камни – готовь! – скомандовал он лично.
К кораблю подходила первая лодка с нападающими. Остальные далеко отстали, но это было вполне объяснимо: горсточка воинов Краба, с ним самим во главе, сумела пробиться к лодке, дабы сбежать с поля боя и тем самым сохранить жизнь, но уже в отходящую от берега лодку с десятком воинов в ней, запрыгнули четверо местных бродяг. Через несколько мгновений Краб и его люди уже кормили хищных рыбок в помутневших от крови взбаламученных водах, а их победители яростно, втроем, но в четыре весла – здоровенный бородач в черной рубашке работал двумя веслами – выгребали к кораблю.
Стрелы прибили к бортам лодки двоих нападавших, но один оставшийся, тот самый рослый бородач, готовился чалиться к борту, нападать в одиночку.
Манану изменила выдержка, и команда прозвучала как у труса, высоко и визгливо:
– Давай!
Огромный камень упал на корму, одним махом вытряхнув из переворачивающейся лодки живых и мертвых. Вода зачавкала жадно, взбурлила.
Охваченный каким-то непонятно робким, неуместным любопытством, его высочество Манан Лысый вытянул шею, наклонился к борту… чтобы посмотреть… убедиться…
Ну, и увидел.
Из воды, похожая на огромный зубастый поплавок, поднялась вверх оскаленная акулья морда, следом за нею из кипящей кровавой пены вынырнула волосатая ручища, на ощупь ухватилась за акулий нос, оперлась, словно о лесной пень или камень – и обладатель ее выскочил из воды едва не по колена! Выскочил и метнул кинжал! Если бы не вестовой десятник, случайно оказавшийся рядом с Мананом в этот миг – не видать бы его высочеству ни открытого моря, ни грядущего мятежа остатков непобедимого пиратского воинства… Но правильно говорят древние о пиратской судьбе: спокойно плавай, тебя повесят! Все справедливо: ты вешал, когда в силе был – и с тобою, обессилевшим, тако же поступят. Кинжал пробил вестового почти насквозь, даже рукоятка утонула в груди, кошмарный бородач опять погрузился в пучину, едва ли не в обнимку с акулой, а Манан бесстыдно заверещал, позабыв о воинской чести и монаршем величии (которое очень быстро, не далее как к полудню закончится петлей на рее), не мечтая уже ни о каких чужеземельных захватах:
– Скорее! Поднять паруса! Ну скорее же! Уходим!
И они ушли, чтобы никогда уже не возвращаться к берегам Империи.
Глава 6
С некоторых пор Его Величество взял за привычку чуть ли не через день вызывать в рабочий кабинет своего старшего сына, с тем, чтобы тот просто сидел там какое-то время, присутствовал при том, как трудится его отец. Ну, разумеется, не сложа руки сидел, а выполнял несложные действия, как то: свитки разобрать, отделяя прочитанное от непрочитанного, поискать среди них и собрать под единый реестр жалобы на местные власти той или иной из провинций… Сии труды под стать не престолонаследнику, а старшему помощнику младшего писаря, но как раз по этому поводу принц Токугари не роптал, он понимал, чего хочет отец: дать сыну возможность присмотреться вплотную к тому, как изнутри устроено самое страшное чудовище империи, а именно ее голова, ее уши, глаза, язык и, конечно же, мозг, отдающий приказы всем остальным подчиненным ему частям. Со многим увиденным и услышанным Токугари напрочь не соглашался, но ему хватало ума вслух это несогласие не выказывать: отец легко разгадывает все его недовольства и несогласия, однако, до тех пор, пока принц держит «крамольные» мысли под языком, государя вполне устраивает вольнодумство сына, надежно укрытое послушанием и четким исполнением порученного.
– Помру – перерешишь по-своему. Если, понятное дело, не передумаешь к тому времени. А пока – сей свиточек налево… во-от, молодец. А вот этот – направо. Видишь, даже Пеля считает, что наместника Вельси казнить пока рано. Пусть он дальнейшею службою своей либо опровергнет поднятые на него наветы, либо поглубже увязнет в собственных проступках. Имущества у него вполне хватит, чтобы, в итоге, уравновесить им воровской ущерб, нанесенный казне. Людей, наказанных им понапрасну, уже не вернешь, это так, но тем более – не следует и с ним самим торопиться. Не вздыхай, трудись. Вот-вот нам принесут легонький полдничек, расслабимся – и сможешь задать мне вопросы, ибо отработали мы с тобою славно, я в добром настроении.
Все эти слова Его Величество высказал не ранее, чем отослал из кабинета канцлера и слуг.
Домовой Пеля томился на серебряной цепи и, конечно же, ничего не считал, не думал по поводу людишкиных дел. Он, своим дремучим полуразумом, хотел только трех вещей: растерзать ненавистных человечишек, умереть самому и – самое заветное! – оборвать цепь и ошейник, хлебнуть напоследок хотя бы один глоток свободы. К принцу Тогугари он постепенно притерпелся, и уже не плевал исподтишка, не швырял в него мерзопакостными заклятьями, но принц твердо решил про себя: раздавит мелкую гадину в первый же день своего правления. А пока – даже забавно смотреть, как тот выплясывает и выпрашивает подачки.
– Это у тебя против яда? Караульный камешек?
Токугари вслед за отцом посмотрел на безымянный палец левой руки.
– Да, отец. Но, скорее, это все же украшение. Неплохой смарагд.
– Вот-вот. Не надейся на заклятья да камушки, надейся только на себя, да на разум свой, на умение распознавать людей и яды, в них содержащиеся, с тем, чтобы правильно смешивать их. Одна ошибка – и целебный эликсир становится ядом, соратники обузой, слуги заговорщиками, а паче того – бездельниками! Цыц, Пеля! Тот же и Пеля, обрати внимание. Он очень хорошо чувствует мое настроение и очень любит, когда я бешусь. А за мною этот грешок имеется, я ведь знаю..
Токугари не посмел кивнуть в знак согласия, но – что есть, то есть – всему двору сей грешок превосходно и предметно известен. У принца даже бока зачесались от воспоминаний.
– … Да, знаю за собой… Но гневливость моя подчас пробуждается и захватывает мой разум незаметно для меня, а тут – Пеля! Он сразу пищит, прыгает, гнева моего просит! Ему тоже от сего гнева перепадает по сопатке, но, похоже, радость от наблюдаемого искупает для него тяжесть побоев, доставшихся на его долю. Ему искупает, а мне – нет. Что там с садом, кстати говоря? Задобрить мою государыню я задобрил, матушка у тебя – чистое золото, Токи, всегда о ней заботься… Потом, потом доложишь, не сегодня, завтра… А то и в другой день, лишь бы там довольны остались. Я остановился на?..
– Пеля чувствует настроения Вашего Величества.
– Угу. И как только мой Пеля начинает скакать и радоваться – я понимаю: подступает. И не всегда, но довольно часто удается умять ненужный гнев мой обратно в мешочек, сердцем именуемый. Так что и Пеля может приносить сугубую пользу, если распорядиться им правильно. Как тебе ящерки?
