– Понимаешь, Мишка… Мне все больше кажется, что мы с тобой совершаем преступление… Что мы прячем от людей то, что не имеем права прятать.
– Ты имеешь в виду Корнелию?
– Дело не в Корнелии. Дело в ее знаниях. Она наверняка знает то, чего не знаем мы. Что-нибудь такое, над чем мы бьемся. По крайней мере, ее знания по математике поразили меня. А есть ведь еще физика и химия… Я плохой физик и никакой химик. Я не могу разобраться в том, что она знает.
– Что же ты предлагаешь?
Я уже понимал, что мне придется сдаться. Я уже готовился к худшему. Витька говорил правду. Пока мы считали Корнелию всего лишь дикаркой, побывавшей в космосе, – это одно дело. Но она оказалась совсем не дикаркой…
– Что я предлагаю? – повторил Витька. – Я пока ничего не предлагаю. Я просто думаю. Важно решить это в принципе.
– В принципе ты прав. И, чтобы понять это, совсем не обязательно пить коньяк…
– Давай все-таки выпьем, старик! Хотя бы за то, что мы это, наконец, поняли!
Витька подмигнул и поднял свою рюмку.
…– Если сделать такую штуку, – вновь заговорил он спустя две-три минуты. – Написать в Президиум Академии Наук. Объяснить все. В том числе и все человеческое… Ну, что Корнелия к нам привыкла… Что мы, в общем, тоже к ней…
Попросить, чтоб не увозили ее от нас, чтоб не поднимали шума в печати. Это ведь не так сложно… Люди же там – поймут! В конце концов, она и сама вряд ли захочет уехать от нас… Так, кажется, если я хоть что-то понимаю?
– Не знаю, – мрачно сказал я. – Не уверен.
– Ну, ты еще с детства всегда рассчитывал на худшее. Тебе, наверно, поэтому было легко жить. Не всегда ведь получалось худшее…
Я усмехнулся.
– Не будем сравнивать, старик, кому было легче жить… Это темное дело. У каждого характера есть свои минусы.
– Может, ты и прав… Давай ближе к делу. Так вот, я подумаю над таким письмом. А потом мы его вместе почистим…
– Хорошо!..
Мы продолжали жить так же, как жили раньше.
Несколько раз мы ходили с Корнелией в театр и на концерты, каждую неделю бывали в кино.
Она ничему не удивлялась и вела себя так, как будто уже не раз до этого бывала и в кино, и в театрах, и на концертах. Все ее вопросы касались только быта и истории, то есть содержания того, что она видела, но никак не техники исполнения.
Она не удивлялась ни электричеству, ни радио, ни телевидению, ни многому другому, чего не было ни в древнем Риме, ни в древнем Пантикапее.
Должно быть, все это стало для нее привычным еще на корабле Гао.
И, может быть, именно потому, что она не удивлялась никакой технике, нас поразила ее реакция ка проигрыватель, обыкновенный электрический проигрыватель, который принес в Витькину комнату его сосед, чтобы послушать новенькие пластинки Робертино Лоретти.
Корнелия не отводила взгляда от крутящегося черного диска.
Она жадно ловила каждый звук, каждое слово певца. Я вначале подумал, что ее, как ребенка, занимает сам процесс движения пластинки. Но вскоре я понял, что ее занимала не только пластинка.
Она услышала знакомые, понятные слова. Пусть эти слова были, с ее точки зрения, искажены, пусть она плохо понимала смысл песни, но что-то она понимала – это было бесспорно.
– Qui cantat?[16] – спросила она. – Кто?
– Puellus, – ответил я. – Мальчик.
– Ubi cantat? – снова спросила она. – Где?
– In Roma, – ответил я. – In Italia.
– Vehere fas illuo? Ехать можно?
– Нет, – сказал я и покачал головой. – Пока нет.
Она не стала спрашивать – почему нельзя. Она знала уже, что не понимает многих сложностей нынешней жизни. И знала, что не поймет их, пока не изучит язык настолько, чтобы свободно читать и разговаривать.
Она ничего не сказала мне. Она только слушала песни, которые пел Робертино Лоретти, ловила знакомые и в то же время незнакомые слова, не отрываясь, смотрела на черный крутящийся диск.
И вдруг я увидел на ее глазах слезы. Их становилось все больше, этих слез, больше, и вот уже две мокрые дорожки побежали по ее щекам.
Она не всхлипывала, не шевелилась. Она только слушала итальянскую песню «Вернись в Сорренто» и плакала – молча, беззвучно.
О чем думала она в эти минуты? Что вспоминала? Из-за чего плакала? Может, она вспоминала какого- нибудь римского мальчишку, с которым играла шестнадцать веков назад? Были же у нее в детстве друзья!
