лесу…
— Намунка говори: Федя его из тюрьмы спасай. Федя капитан большой пароход… муку, сахар, табак мне подари, соболя не проси, — неожиданно для буфетчика сказал Бизанка и улыбнулся удивительно светло.
Впервые чувства сидящих у костра отразились и на их лицах. Один из них выбил пепел из трубки и произнес:
— Ай-э, ай-э, худо, худо.
Евграф Спиридонович поднял глаза и вдруг увидел, что гроб поставлен под большим деревом с вырезанным на стволе человеческим лицом. Черты его были грубы, примитивны. У подножия дерева-статуи лежали приношения: кусочки сахару, несколько разноцветных бус, кучки табака и лоскутки соболиного меха. На ветвях белели медвежьи черепа. За деревом — балаган, по-видимому сколоченный наспех; у его дверей сидел привязанный за ногу веревкой филин. Он смотрел желтыми круглыми глазами на буфетчика и тоже был неподвижен. Чуть подальше виднелся второй балаган, возле которого хлопотали скуластые черноволосые женщины с серьгами в ушах.
Илья Бизанка взял Евграфа Спиридоновича за руку и усадил у костра. Из рыбы, жарившейся на вертеле, показался сок. Он капал на огонь, вспыхивал и шипел.
— Кушай могу, — сказал ороч, снимая рыбу с вертела.
Первый кусок он подал гостю. Все не торопясь принялись за еду. Полусырая чавыча была очень сочна и понравилась Евграфу Спиридоновичу. Потом опять долго сидели молча, и буфетчик стал терять терпение.
Но вот все разом поднялись с мест и направились к балагану с филином. Бизанка позвал и Евграфа Спиридоновича.
— Севона спрашивать будем, камланить, что поручика делать, — пояснил Бизанка. — Твоя мешай нету.
Внутри балагана стояла жаровня с горящими углями. Самый молодой ороч, почти мальчик, снял с гвоздя кожаный пояс с побрякушками и надел на Бизанку. Подал ему колотушку и бубен, надел на голову венец из тальниковой стружки.
Бизанка бросил на угли пучок сухих листьев багульника. Пряный, пьянящий дым столбом поднялся кверху и заполнил балаган. Старый ороч нагнулся к самой жаровне, несколько раз вдохнул дым. Поднял седую голову, встрепенулся, скрипнул зубами и затянул унылую, однотонную песню. Потом он подпрыгнул, затряс побрякушками на поясе. Движения становились все быстрее. Бизанка падал на колени, вздымал руки, кричал, ругался. Голос его стал резче, тверже. Теперь он вел разговор с духом Севона, как равный с равным.
— А-та-та-та-та! — вдруг заголосил он.
«Шаман», — догадался Евграф Спиридонович, хотя раньше ему не доводилось видеть камлания.
— Чо-чо—ши-ши, — продолжал шуметь старик.
«Слышно верст на пять, — подумал буфетчик. — Тихо сейчас в тайге».
Колдовство продолжалось недолго — четверть часа, не больше. Под конец Бизанка, с перекошенным судорогой лицом, переломил палку, один конец которой был копьем, а на другом вырезана человеческая голова. Сломать палку-жезл означало объявить войну.
Бизанка как-то сразу замолк и деловито снял пояс и тальниковый венец. Дух Севона, должно быть, дал ему свои указания.
Орочи обменялись на своем языке короткими фразами и без суетливости, но быстро стали куда-то собираться.
— Наша тебе помогай, — сказал Бизанка, обернувшись к Евграфу Спиридоновичу. — Моя сынка тебе дорога покажи. — Он кивнул на мальчика-подростка.
К полудню туман разошелся, и Федя хорошо рассмотрел берег. Он был крут и обрывист. Огромные валуны громоздились до самого леса. Там было тихо. Но Федя неплохо подготовился к обороне. Прежде всего он сбил верхние крепления трапа и сбросил его на камни. Солдатам забраться на пароход трудно: попробуй влезть на отвесную стену в три сажени высотой. А зайти со стороны моря они не догадаются. Тряпками из капитанской наволочки Великанов снял лишнее масло с десятка винтовок, протер шомполом стволы и вскрыл два ящика патронов.
Его каюта превратилась в арсенал.
Вообще Федя чувствовал себя комендантом крепости, которой нелегко овладеть. «У солдат только винтовки и один пулемет, — прикидывал он. — Не очень-то продырявишь пулей корабельный корпус или надстройки». В железной стенке он нашел несколько дыр, через которые превосходно стрелять, высунув винтовочный ствол. По-прежнему было неудобно без обуви и брюк. Правда, ноги он обернул мешковиной, отыскавшейся в подполье, и обвязал веревкой.
Своей крепостью Федя даже гордился. Во-первых, не такая, как у всех, деревянная или каменная, а железная и, во-вторых, полуморская, стоит и на берегу, и в воде.
В угле недостатка не было. Он сложил целую кучу у дверей каюты. Воевать — так с комфортом. Весело горела печь, Федя варил кофе капитана Гроссе и пил его из надбитой Та-нинон чашки. Кофе казался особенно вкусным. Он прихлебывал бодрящий напиток, вспоминал Таню, но не забывал и поглядывать в иллюминатор на берег.
Откуда-то с полочки упала бритва. Федя поднял ее, открыл. На лезвии виднелись два маленьких человечка; на отцовской бритве были точно такие же. Фабричная марка. Вертя в руках бритву. Великанов задумался и вдруг улыбнулся. Он заглянул в зеркальце Оскара Казимировича, увидел большие серые глаза, потом нос. Под носом и подбородком золотились частые волосики. Юноша потрогал шелковистый ворс. «А что, если попробовать?» — спросил он себя. Недолго раздумывая, согрел воды, намылился и стал скоблить лицо. Бритва была острая, однако Федя немало помучился, два раза порезался, пока научился правильно держать новое для него орудие.
«Теперь я настоящий мужчина, — думал Федя, поглаживая совсем чистый подбородок, — пусть сунутся солдаты!» Ему казалось, что бритва сделала его старше, что он переступил какой-то невидимый жизненный рубеж.
Великанов подошел к иллюминатору. На берегу пусто. Но он знал, что наступает час, когда, может быть, придется отдать свою жизнь. И он не колебался. Страхи позади. Наоборот, он чувствовал силу и легкость, ждал чего-то прекрасного, неожиданного и чудесного. «Если бы мама видела меня сейчас! — Он перенесся мыслями во Владивосток, в маленькую квартиру на Тигровой улице. — Мама, мамочка, если бы ты знала! Я могу для тебя горы сдвинуть, реку остановить, только бы тебе жилось хорошо!» Потом его снова обступили сегодняшние заботы. «Дошел ли Евграф Спиридонович? Успеют ли ребята обогнать солдат? Таня, наверно, думает, что я утонул. Нет, она не может так думать».
Вдалеке стукнул одиночный выстрел. Железный корпус парохода отозвался на него слабым, словно дуновение ветра, стоном, а Федя схватился за винтовку и приник к маленькой амбразуре…
Еще выстрел, какой-то непохожий по звуку на винтовочный. Секунда тишины — и душераздирающий женский вопль…Подряд несколько выстрелов… Но, к удивлению Великанова, на берегу никто не показывался и стрельба не приближалась, а уходила все дальше. Нет, это что-то не то, не солдаты…
Кто стрелял, кто кричал? Тишина такая, что Федя слышал каждый удар сердца — частый и сильный.
Капитанский будильник показывал уже час дня. Где товарищи Феди, где его враги?
Глава двадцать третья. СУДНО ЛОЖИТСЯ НА ОБРАТНЫЙ КУРС
На «Синем тюлене» не сразу обнаружили исчезновение Великанова. Первой хватилась Таня. Она дожидалась его с вахты, приготовила что-то перекусить. И Таня, и Федя любили это время. Тишина, на
