Донати включил передачу и осторожно поехал по темному пандусу. В следующее мгновение машина погрузилась в вечернюю темноту. Водитель не без колебаний нажал на педаль газа, и они помчались по виа Бельведер к воротам Святой Анны.
– Пригнитесь, ваше святейшество.
– Это так необходимо, Луиджи?
– Франческо, пожалуйста, помогите святому отцу.
– Простите, ваше святейшество.
Могучий венецианец бесцеремонно схватил папу за лацканы плаща и потянул вниз. «Фиат» миновал Папскую фармацею и Банк Ватикана. Подъезжая к воротам Святой Анны, отец Донати включил фары и посигналил. Озадаченный гвардеец едва успел отскочить в сторону. Машина проехала через ворота и оказалась на римской территории. Отец Донати перекрестился.
Папа пошевелился и приподнял голову.
– Могу я сесть нормально, Франческо? Это же неприлично…
– Отец Донати?
– Да, думаю, теперь можно.
Тьеполо помог папе выпрямиться и поправил его плащ.
Первой въезжающий на площадь «фиат» увидела стоявшая на террасе Кьяра. Автомобиль остановился перед входом, и из него вышли три человека. Кьяра заглянула в гостиную.
– Там Тьеполо и еще двое мужчин. Один из них, похоже, он.
Спустя несколько секунд в дверь постучали. Открыл Габриель. В коридоре стояли Франческо Тьеполо, священник и маленького роста человек в длинном плаще и широкополой шляпе. Габриель отступил в сторону, пропуская гостей. Тьеполо и священник ввели своего спутника в конспиративную квартиру.
Габриель закрыл дверь, а когда повернулся, то увидел, что человек, снявший шляпу, тоже священник. На голове у него была белая папская шапочка. Под светло-коричневым плащом обнаружилась ослепительно белая сутана.
Его святейшество папа Павел VII кивнул и сказал:
– Господа, мне сообщили, что вы располагаете некоей важной информацией, которой хотите поделиться со мной. Я весь во внимании.
30
Рим
Дверь, как и сказал итальянец, открылась, стоило ему дотронуться до нее. Ланге закрыл ее за собой, задвинул засов и лишь после этого выключил свет. Комната была крохотная, с голым полом и затекшими стенами. На узкой железной кровати, больше похожей на тюремную койку, лежал тонкий матрас. Подушка отсутствовала – только жесткое шерстяное одеяло, сложенное в ногах и покрытое пятнами неизвестного происхождения. Моча? Сперма? Оставалось только гадать. Однажды Ланге пришлось провести две недели в похожей дыре в Триполи, ожидая проводника, агента ливийской спецслужбы, который должен был доставить его в тренировочный лагерь на юге. Впрочем, эта комната имела одно характерное отличие: вырезанное из дерева распятие, украшенное четками и высушенными пальмовыми листьями.
Рядом с кроватью стоял небольшой комод. Выдвинув ящики, Ланге нашел нижнее белье, свернутые черные носки и католический требник с загнутыми страницами. Он не без опаски заглянул в ванную: ржавая раковина с двумя подтекающими кранами, грязное зеркало, в котором почти ничего не отражалось, и унитаз без крышки.
Ланге открыл шкаф. На вешалке болтались два черных костюма, на полу – пара черных туфель, изрядно поношенных, но до блеска начищенных. Туфли принадлежали человеку, привыкшему заботиться о своем внешнем виде. Ланге отодвинул их в сторону и увидел неприбитую половицу. Он наклонился и приподнял ее.
В незатейливом тайнике лежало что-то, завернутое в промасленную тряпицу. Он развернул узелок: пистолет Стечкина, глушитель, две обоймы. Ланге вставил одну обойму и сунул пистолет за пояс. Глушитель и вторую обойму он снова завернул в тряпку.
Кроме оружия, в тайнике обнаружились еще два предмета: ключи от припаркованного возле дома мотоцикла и кожаный бумажник. Ланге открыл бумажник – личный знак сотрудника службы безопасности Ватикана, похоже, настоящий. Он прочитал имя – МАНФРЕД БЕК, ОТДЕЛ СПЕЦИАЛЬНЫХ РАССЛЕДОВАНИЙ – и посмотрел на фотографию. Это была та самая, которую он дал Касагранде в Цюрихе. Разумеется, на снимке был изображен совсем другой человек, но некоторое сходство легко усиливалось несложными средствами.
Ланге положил бумажник в тайник, вернул на место половицу и прикрыл ее туфлями. Еще раз оглядел пустую комнату. Комната священника. В памяти неожиданно встала картина из прошлого: кривая мощеная улочка во Фрайбурге, молодой человек в черной сутане, бредущий через поднимающийся с реки туман. Молодой человек пребывал в тяжких сомнениях. Впереди лежало острое, невыносимое одиночество жизни, а ему хотелось славы. Как странно, что дорога, избранная им ради спасения от одиночества, привела к одиночеству еще большему. Как странно, что, избежав судьбы приходского священника, он оказался в этой заброшенной комнате в Риме.
Ланге подошел к окну и открыл створку. В лицо дохнуло влажным ночным воздухом. Примерно в полукилометре находился железнодорожный вокзал. Через улицу – темный, неухоженный парк. По мокрой дорожке шла женщина. В какой-то момент она оказалась под уличным фонарем, и в ее волосах блеснули рыжие пряди. Что-то заставило ее поднять голову и посмотреть на открытое окно. Тренировка? Инстинкт? Страх? Увидев Ланге, женщина улыбнулась и свернула на дорогу.
31 Рим
Ари Шамрон решил не вводить в заблуждение наместника Иисуса на земле. Габриель должен был рассказать ему все, не скрывая ни источники, ни методы. Как человек, которому пришлось отчитываться перед дюжиной премьер-министров, он знал цену хорошей истории, а потому приказал Габриелю вести повествование в хронологической последовательности. Шамрон твердо верил, что грубые и грязные детали, неизбежно присутствующие в нелегком деле добывания информации, зачастую играют определяющую роль в донесении нужных выводов до сознания слушателя – в данном случае до сознания главы Римско- католической церкви.
Все расположились в гостиной. Папа сидел в удобном кресле, сдвинув колени и сложив руки. Отец Донати устроился рядом с ним, держа на коленях раскрытый блокнот. Габриель, Шамрон и Эли Лавон теснились на диване, отделенные от папы и его секретаря низким кофейным столиком и чайником, к которому никто так и не притронулся. Кьяра и Шимон Пацнер остались на балконе. Что касается Франческо Тьеполо, то его миссия завершилась, и венецианец, приложившись еще раз к папскому перстню, сел в черный «фиат», который должен был доставить его в Венецию.
Габриель вел рассказ на родном для папы итальянском. Отец Донати записывал. Время от времени он поднимал свою серебряную ручку и, глядя на Габриеля поверх очков, задавал уточняющий вопрос. Иногда секретарь просил подробнее остановиться на какой-то кажущейся незначительной детали, иногда спорил по поводу перевода. Если то или иное уточнение или разъяснение вступало в противоречие с уже записанным, отец Донати цитировал весь абзац, наглядно демонстрируя основательность своих претензий. Когда Габриель перешел к рассказу о Питере Мэлоуне и впервые произнес слова «Крус Вера», священник бросил заговорщический взгляд на понтифика, который, впрочем, намеренно его проигнорировал.
Сам же святой отец не проронил ни слова. Порой он просто смотрел на переплетенные на колене
