Господь создал его таким?!
Отец Бенедикт с трудом перевел дыхание: ересь! Ересь и праздная игра ума! Потому и гибелен этот путь, что каждый желает блага, при этом понимая его по своему… ухитряясь идти стезею греха к Дьяволу, влекомый добродетелью и справедливостью!
Ни Иоханна Хоссера, непримиримого борца с нечистью, ни Яна он не оправдывал, — как и не осуждал… Но он был человеком, и не мог не испытывать горечи и скорби, когда думал об этом. Потому что знал — удел человеческий суть страдания, и длань Господня не минует тех, кто в гордыне своей осмеливается утверждать, что постиг Его замысел…
Раздосадованный и разъяренный Ян, едва не перекинулся прямо в келье. С трудом удержался и оттого, что бы бросится искать Хоссера немедленно. Месть местью, но умом он еще не повредился, да и каждое мгновение пребывания его в обители могло обернуться бедой, для единственного человека, которого он уважал и почитал…
Сказал бы любил, — да только к нежностям волколак приучен не был.
По всему этому, монастырь он покинул сразу же, — что с того, что ночь на дворе!
И — не удержался: обернулся едва не сразу возле стен. Это когда-то, он боялся своего зверя и с ужасом ждал полнолуния, еще не научившись контролировать метаморфозу. Но со временем пришло понимание, сколько возможностей дает ему двойная жизнь. Неоспоримых преимуществ вроде звериного чутья, острого слуха и нюха, силы, скорости и выносливости, возможности пробираться такими тропами, какие и не снились обычному человеку… А еще Янош просто любил своего зверя, и уже не представлял как можно обойтись без этого дикого пьянящего ощущения свободы.
И сейчас он мчался к лесу, выгоняя из себя человеческие ярость и злость, втягивая жадными ноздрями восхитительное волнующие переплетение ароматов: остывающей земли, выжженных солнцем трав, леса и его многочисленных обитателей…
Ян уже лениво потрусил вдоль неприметного ручейка, выбравшись из лога на поросший мхом камень, улегся, опустив голову на вытянутые лапы: все его существо, — от настороженных ушей до кончика хвоста — вибрировало в унисон с ночью и лесом.
Сердце зверя билось ровно и глубоко, становясь еще одной частичкой в величии мироздания, разум человека — возносил Творцу бессловесную хвалу…
Он уловил шорох — мышь — волк только повел ухом: он не настолько голоден. Где-то над ним пролетела сова — всписк — охота была удачной… Если бы Ян был человеком, — он бы улыбнулся.
Внезапно вдалеке раздался узнаваемый вой. И еще один… Волк поднял голову: в глубине души он жаждал и боялся встречи с себе подобными, но не привык бежать от своих страхов, встречая их лицом к лицу… с оскаленной пастью.
Вой повторился ближе и Ян поднялся: вот оно что… Он добавил свой голос к песне соперничества и желания — ответом была уважительная тишина. …Она была молода. В свете луны мех стройного тела отливал серебром. Они сошлись под пологом листвы, играя словно пара щенков, но когда он прикусил холку, она уже не сопротивлялась…
Проснувшись, он долго смотрел на свернувшуюся самку — пугать ее не хотелось, и Ян не стал обращаться, но в мыслях его не было ничего от зверя: можно ли считать грехом, что он лишь следует своей природе? Он человек — но лишь на половину…
Он зверь… Волк осторожно лизнул подругу в аккуратную мордочку и неслышно растаял в утренней дымке, направившись туда, где у него еще были дела…
4
В то лето Ян его так и не достал: словно Хоссеру помогали вышние силы. Август уже был на исходе, когда он приходил в аббатство Святого Духа, а в первые же дни осени зарядили дожди, так что в любом обличье было крайне неуютно. Лют неотвратимо кружил около монастыря, рыскал по округе, но все же упустил свою добычу, и был вынужден снова бросаться вдогонку по дорогам и весям. Было бы проще, если бы ему не приходилось отвлекаться на свои насущные нужды, а так — дело уже близилось к октябрю, когда в небольшой деревеньке — толи Крепицы, толи Липицы — ему наконец повезло.
Божьи войны были здесь совсем недавно, забрали приблуду-батрака, признанного одержимым бесами, но сжигать его сразу не стали, отбыв к озеру.
Слушая это, у Яна бешено раздувались ноздри: выдали, просто выдали на расправу какого-то бедолагу, так же как когда-то выдали его ведьму-мать… Желтые глаза мерцали мутными болотными огнями, когда кинув монетку за сведения Лют оставил деревеньку, направляясь к озеру.
Тянуть он не собирался, шел почти в открытую, если не считать въевшейся привычки соблюдать осторожность и тишину. Первым увидел троих монахов и торопливо сорвал с себя всю одежду — пусть примут кару от того, кого боялись… Помнится, в первый раз он даже вывалялся в какой-то алхимической дряни, что бы шкура светилась в темноте, производя еще более жуткое впечатление, но теперь уже не до эффектов!
Громадный черный волк вылетел на берег, опрокидывая молоденького монашка, оказавшегося ближе всех. Мощные челюсти сомкнулись на горле — не в жажде крови, а попросту ломая хребет, как куренку. Второй оказался храбрый — тыкал в зверя горящей хворостиной из костра. Лют даже пожалел, что в этом облике не может смеяться. Монах готов был драться, но это только раззадоривало — Ян видел, что тот уже понял, что имеет дело не с обычным зверем и даже не с бешенным. Волк глухо рыкнул — давай, святой колдун, никакие уловки тебе не помогут!
Но рассуждать времени не было. Последний монах, застывший в потрясении, когда чудовище даже не заметило крестного знаменья, опомнился, но вместо того, что бы помочь собрату с воплями бросился бежать. Проклятье, допустить этого было нельзя, и волк в три прыжка нагнал улепетывающего брата. Убивать сразу он не хотел, только сбил с ног, прижав за края черной рясы, но удача как видно, по-прежнему смотрела в другую сторону. Оставив уже мертвое тело, Ян досадливо встряхнулся: тоже мне борец с нечистью, — оборотня увидел и окочурился от страха. Но один все же был старой закалки, небось проверенный Хоссеровский товарищ: волколака он встретил уже не столько крестом, сколько ножом, и если и поминал кого, то уж не Господа и Божью мать. Его убивать было и сладко, и жалко.
Наклонившись над ним уже в человеческом облике, Лют признал:
— Не плохо, монах. Да только железкой я тоже владею получше тебя, — он покосился на стремительно увеличивающиеся густо-вишневые пятна, — Ты истечешь кровью прежде, чем успеешь дочитать «Ave», так что давай, начинай исповедоваться! Ты знаешь, кого я ищу.
Жить монаху хотелось сильно, но и мужества было не занимать. Вместо молитвы, он обозначил оборотня такими словами, что Ян уважительно присвистнул, постаравшись запомнить парочку особенно звучных оборотов.
— Ты опоздал, тварь, брат Иоганн ушел еще утром… И вашему ковену все равно не быть!
Отвечать Ян не стал: ни ковен, ни другие местные заморочки его не интересовали.
— Куда? — спросил он.
Монах засмеялся.
— Зря смеешься, брат! Я еще успею отравить твои последние минуты!
— «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…» — Куда?!! — рявкнул Ян, встряхивая монаха и тыча в раны.
— «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…» — Только не говори, что всю жизнь мечтал стать мучеником! — Лют взярился окончательно, — Святой венец «А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем, возлюбившим явление Его». (Второе послание Павла Тимофею 4, 8) так покоя не дает, что чужими костями себе дорогу выстилаете?! Вспомни, монах: «Если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если я платил злом тому, кто был со мною в мире — то пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу мою повергнет во прах» (Псалом 6, 4–6)… О «мужи праведные», погрязшие в корысти, тщеславии и всех смертных грехах… извращенном блядстве! Да как вы смеете не то,
