— Во-он оно что… — Сурнин поднялся. — Тогда двинулся я, одно к одному, как говорится… Ать ты!..
Икотка после Федькиного ухода посидела на чурбачке, что-то покумекала и тоже зашаркала старыми валенками к сельсовету. Зародилась мысль в маленькой мутной головке.
19
В деревне слух о приезде егеря из райцентра и предстоящем крутом разговоре со злостной нероботью и браконьером Федькой разнесся моментально, и моментально засновали кругом сельсовета любопытные и заинтересованные: набегала Милька, ломился Гриша Долгой, но Авдеюшко не удовлетворял ничьего любопытства, и Кривокорытов незамедлительно удалял из кабинета покушавшихся на покой стража. лесных богатств. Остальное время, когда никто не лез в кабинет, они сидели молча, будто не замечая друг друга. Кривокорытова раздражал сегодня егерь: то, как он ввалился и выложил свое дело; то, как он развалился на стуле; то, как выговорил, явившись в сельсовет, за грязный пол. Кокарев же, почувствовав председательскую нервность, объяснял ее исключительно своим присутствием и считал законной: доходили слухи, что и Кривокорытов не без греха, нет-нет да и балует по лесу с ружьишком. «Ничего, дай срок развязаться с Федькой, доберусь и до тебя», — спокойно думал он.
Кривокорытов закашлялся, ударил по столу рукой, и егерь, поглядев на него, спохватился: неуж замечтался, сказал последние слова вслух? Преждевременно, вот незадача! Быстро преодолев неловкость, встал, подошел к столу, склонился к председательской голове:
— Вот не могу понять, Иван Федотыч: какого вообще хрена вы с этим чертом возюкаетесь? По моим разговорам, у народа и представителей администрации давно назрело насчет него следующее мненье… — Кокарев приложил ноготь большого пальца к поверхности кривокорытовского стола, надавил на него и хрустнул суставом.
— Как это у вас просто! — вздохнул Кривокорытов. — У него ведь жена, ребятишки, тоже надо понимать!
— Жена, да… достойная женщина, знаю… — сказал егерь, усаживаясь обратно на стул. — Ну и перед ней в пределах демократии поставить вопрос: или она его выгоняет и пускай он катится отсель куда подальше, или… что значит в нашем развитом народном хозяйстве потеря одного человека, пусть трудолюбивого и нужного, в сравнении с потерями, которые несет государство и лесное хозяйство от вредоносной деятельности ее мужа?! — патетически воскликнул Авдеюшко. Но тут же притушил голос: удивился легкой улыбке, тронувшей кривокорытовские губы при упоминании о Мильке. Он поерзал на стуле и закряхтел уже вполне миролюбиво и нежно:
— Кмм… Да… достойная женщина, знаю… да!.. Председатель снова ударил по столу, отвернулся, соскочил с места, что-то крикнув про дела, и выбежал из сельсоветской избы. «Ну то-то! Знаю… все один к одному, одним миром мазаны…» — снова тихо потекли Авдеюшкины мысли.
Иван сел на крылечко и только мотал головой, когда подходили любопытные и заинтересованные, спрашивали про сурнинское дело. Он опомнился, только услыхав над собой тонкий возглас:
— Дозволь-ко пройти, начальник!
Кривокорытов увидал Сурнина, топчущегося возле крыльца и пытающегося обойти его, проникнуть к двери; плохо уже соображая, схватил его за руку, притянул к себе и зашептал:
— Федя, друг! Ведь росли вместе, служили, Федя! Помнишь, насчет кентавра я у тебя дознавался — покажи мне его, Федь! Ведь он у тебя, я знаю. Покажи, Друг!
— Отвяжись! — гордо сказал Федька и выдернул руку. — Пропускай, ну?!
Иван покусал губы, поднялся:
— Зря ты это, парень. Если так, не жди себе заступника, не будет. А без него — гляди, оба пропадете, к тому дело идет…
Спокойного тона Федька всегда боялся больше криков, истерики и команд—к ним-то он уж привык. И теперь новый страх тронул его. Руки задрожали; попытавшись прикурить, он сломал последнюю папиросу из пачки, выбросил все это ненужное хозяйство, спросил:
— На што он тебе?
— Кой-чего спросить бы мне!
— Да он захочет ли видеть-то тебя?
— А это его дело, не твое.
Сурнин хотел было обидеться, но вид Кривокорытова был строг и сосредоточен, и Федька, отрезвев, кивнул:
— Ладно. Скажу.
Послышались шаги в сенях, отворилась дверь сельсоветской избы, и выглянувший на белый свет Авдеюшко радостно воскликнул:
— Вы чего шепчетесь, друзья? Погоду славите, что ли, хха-ха?! Заходи, Сурнин, атаман-разбойник! Иван Федотыч, я пр-рашу!
20
В кабинете Кокарев самовольно устроился за председательским столом, вынул из полевой сумки и разложил перед собой бумагу, приготовил ручку и огляделся. Федька притулился было в углу, на утлой табуреточке, но егерь, вытянув палец, бросил коротко:
— Туда!
И Федька сел на стул, что стоял возле окна, напротив кривокорытовского стола, но довольно далеко от него. Председатель же перебрался на его место, на утлую табуреточку.
Стало тихо, только не успевшая уснуть на зиму муха раздражала своим зудом всех, особенно Авдеюшку; он вспомнил шатуна и еле погасил желание поймать ее и прихлопнуть. Стукнул несколько раз по бумагам, словно ощущая муху под ладонью, затем погладил бумагу и, согнувшись над столом, спросил, словно выстрелил:
— Н-ну?
— Чего? — трепыхнулся браконьер.
— Ничего не знаем, ничего не ведаем, так? А между тем тюрьма-то по нам плачет. Опять плачет она, тюрьмишка-то, верно, а?
— Не знаю. Может быть, и плачет, вам виднее, конечно… — угрюмо ответил Федька и вдруг заныл плаксивым тоном: —Да что я вам исделал, Авдей вы Николаич? Что вам опять от меня надо, скажите на милость? Ведь я не безобразничаю, хожу по лесу, можно сказать, гуляю… хоть это-то мне закон не запретил?
— Ты мне не ври! — погрозил пальцем егерь. И загнул тот же палец. — Вот и выходишь ты, гражданин Сурнин, во-первых, врун, во-вторых, браконьер, вредный живой природе элемент, в-третьих, тунеядец, нетрудовая личность. Где же таким людям место, как не в тюрьме? Хоть и жена у тебя по всем статьям достойная женщина… — И егерь покосился в угол, в сторону Кривокорытова. Тот не поднял головы.
В это время в сенях что-то заскрипело, зацарапало: это Егутиха проникла в помещение сельсовета. Охваченные своей борьбой, мужики не обратили внимания на посторонние звуки; икотка остановилась, пошипела сама на себя, тронулась к двери, высоко вздымая валенки, и приникла к ней.
— Докажите! — закричал Федька. — Докажите сперва! Во-первых, я не врун! Во-вторых, я не браконьер! Это вы докажите!
— Докажу!
— В-третьих, я не тунеядец! Я это… роблю! Хоть кого спросите, вон хоть Ивана Федотыча! Я и вчера робил, и позавчера робил, к вашему сведенью!
