– Ну а здесь, здесь-то вы как оказались?!
– Как, как... – перебил собравшегося было отвечать кузнеца Диомед. – Вы ведь исчезли! Мы ночь пробегали – и во дворец...
Я успокоился за людей и стал слушать Махайру, за которым, надо признаться, порядком соскучился.
– ...и во дворец! А там у спиц Мэйлань-го как раз заседание Совета Высших! Ну, мы ведь тоже почти все Высшие – пустили нас, знакомьтесь, говорят, это вот секира Юэ Сач-Камал, глава здешних Тусклых! После этого мы уже ничему не удивлялись... Проводника они нам дали. Местный, Охотничий нож Ла. Вон он лежит, с теми Блистающими, что мы из плена отбили. У Придатка его лошадь плохая была, он отстал сперва, когда мы с холма-то... а потом... Ну, в общем, испортили у ножа Ла Придатка. Совсем. А нам еще перед самым отъездом из Мэйланя этот Тусклый, Юэ Сач-Камал, через Придатка своего старого тыкву-горлянку передал. Пусть, говорит, ваши Придатки перед боем оттуда по четыре капли отопьют. Больше не надо, а по четыре – в самый раз. Проще, говорит, им тогда будет... Только не успели они – не то что выпить, даже вынуть не успели. Некогда было... Так что теперь мы все – Тусклые. Все как есть. И искать тебе, Единорог, некого. Вот они мы, рядышком! Лови – не хочу!
– А как же... – начал было я, но Махайра так и не дал мне задать вопрос до конца.
– У нас по пути деревня одна случилась, – пробормотал он и заворочался, словно неуютно ему стало. – И даже не деревня, а так... А в деревне – колодец. А в колодце...
И не договорил.
– После того колодца, – глухо закончил Шипастый Молчун, – нам все легко было.
– Значит, из людей убиты шестеро, – после долгой паузы заговорил Чэн-Я. – Пятеро батинитов и проводник, мир их праху... И ранены – все. Кто в живых остался. Один я вроде бы цел, спасибо Кобланову сундуку да доспеху аль-Мутанабби! Да уж, по-Беседовали...
– На бабке еще ни царапины, – шепнул подсевший ближе ан-Танья. – Тоже спасибо сундуку?
Зря это он... тем более что слух у Матушки Ци был острей меня, равно как язык – длинней и заковыристей Волчьей Метлы.
– Ни царапины на бабке, – забубнила она, непонятно зачем кланяясь на каждом втором слове, – ни царапины на старой, а все почему, а все потому, потому-поэтому, да и зачем же шулмусикам старуху-то обижать, я же им ничего плохого, ни-ни, пальцем не тронула, ни на вот столечко – а что лошадкам ихним ноги портила, так лошадки у них злющие, хвостами машут, копытами топочут, зубками клацают, едут на старушку и едут, едут и едут, я отмахиваюсь, а они едут, я отмахиваюсь, а они едут, а потом не едут, умаялись лошадки, да и я умаялась, старушечка...
«И впрямь умаялась, старушечка! – подумал Чэн-Я. – Полтабуна умаяла, бедная!..»
– Ты б лучше языком отбивалась, Матушка, – буркнул Кос, – а мы пока в сторонке полежали бы, в холодке... глядишь, целее были бы!
– А Коблан сильнее всех пострадал, – заметил Диомед. – Шишку на лбу видите? Фальгрим, вон головня, посвети-ка!.. Ну и шишка! Выше Белых гор!
Чин прыснула в рукав.
– Да это шулмус один, – застеснялся кузнец, пряча лицо в тень. – Все, подлец, норовил в бурдюк топором сунуть! Я бурдюк убрал-то, от греха подальше, так он меня обухом и зацепил! Ну и я его тоже... зацепил немного...
– Врет! – уверенно вмешался Диомед. – Об его лоб любой обух раскололся бы! Небось, сам себе герданом сгоряча и треснул, пока бурдюк спасал!
– Да не вру я... – начал было оправдываться кузнец, но его перебил Беловолосый.
– А ну, покажи мне свой гердан!
Коблан протянул руку, уцепил Шипастого Молчуна и сунул его Фальгриму, чуть не съездив Диомеда по макушке.
– Вот! – победно сообщил Беловолосый. – Одного шипа не хватает! И шишка на лбу. Все сходится! Ты, Железнолапый, теперь вместо гердана прямо лбом бей – и проще, и надежней...
...Все еще некоторое время подтрунивали над огромным кузнецом, а потом вдруг застонала Ниру – у нее открылась рана – и смех мгновенно смолк, Чин и Матушка Ци бросились к знахарке, а молчавшие пятеро батинитов сказали, что пусть все ложатся спать, а они будут караулить пленных – но Чэн-Я подумал, что им просто хочется побыть наедине с собой, истиной Батин и душами убитых братьев, и...
Завтра.
Завтра, завтра, завтра...
Когда долго повторяешь одно и то же слово, оно теряет смысл, и ты дергаешь бессмысленный пузырь за ниточку, погружаясь в дрему; и так легче забыть то, что было, легче не думать о том, что будет; легче, легче, легче...
...легче легкого.
Мне было хорошо. Я лежал на палисандровой подставке и лениво оглядывался вокруг. А вокруг меня был зал, зал Посвящения в загородном доме Абу-Салимов, и напротив меня на своей подставке лежал ятаган Фархад иль-Рахш фарр-ла-Кабир.
А между нами была колыбель. Даже можно сказать так – нас разделяла колыбель. Я находился в ногах, а Фархад – в головах. Наверное... потому что колыбель была покрыта тканью, и я не видел новорожденного Придатка, а потому не знал, где у него голова, а где – ноги.
– Здравствуй, Фархад, – сказал я.
– Здравствуй, – ответил старый ятаган. – Только я – не Фархад. Я – Дикое Лезвие. Ты не боишься?
