Да и не собирался я его ничем удивлять.
В шатре царил сумрак; расположенный в центре очаг не горел, но тепло от него еще сохранялось. Только сейчас я почувствовал, что снаружи было отнюдь не жарко.
Осень, однако... пора привыкать.
Мы опустились на ворсистую кошму друг напротив друга, и я выжидательно уставился на Куш-тэнгри. Смотреть ему прямо в глаза я до сих пор немного опасался, смотреть ниже было бы неудобно – еще решит, что я ему в рот заглядываю – и я перевел взгляд вверх, туда, где высокий гладкий лоб шамана переходил в зачесанную назад гриву его странных волос.
Куш-тэнгри слегка улыбнулся – дрогнули уголки губ, наметились ямочки на впалых щеках без малейших следов растительности, раздулись ноздри орлиного носа... и маска дикого безумного скульптора превратилась в довольно-таки располагающее к себе лицо.
– Это у меня с рождения, – сказал он, тряхнув серебряной копной и явно неправильно истолковав мой взгляд. – Просто тридцать три зимы тому назад у женщины из племени чиенов-овцепасов родился седой ребенок. А мудрые старейшины решили, что это не к добру, и маленького Куша бросили в степи. Спустя два с половиной года меня подобрали младшие шаманы Ултая-лекаря. Говорят, меня выкормила волчица... Не знаю. Не помню. А врать не хочу. Ултаевы целители осмотрели ребенка, который визжал и перекусал половину из них, и обнаружили все восемьдесят четыре признака будущего служителя Ур-калахая. Вот с тех пор я и живу здесь. А из-за волос прозван Неправильным Шаманом. И не только из-за волос. Так и стал из просто Куша – Куш-тэнгри.
Он вольно потянулся, хрустнув суставами, и закинул худые жилистые руки за голову. Отчего стал удивительно похожим на моего прежнего знакомца по Кабиру Сабира Фучжана, тоже обманчиво хрупкого и низкорослого. Для полного сходства не хватало только Лунного Кван-до где-нибудь в углу, с его древком в рост человеческий и огромным мерцающим лезвием. Да, сейчас Куш-тэнгри вел себя совсем иначе, чем при первой встрече, и мне все время приходилось напоминать себе, что я не дома и даже не в гостях, и что шаман отнюдь не Сабир – но небрежная откровенность Куш-тэнгри все равно вызывала желание ответить такой же откровенностью; тем более что мы оказались чуть ли не сверстниками.
Если ему и впрямь тридцать три года.
– Так всю жизнь и помню себя слугой Безликого, – продолжал меж тем шаман, как бы излагая общеизвестные истины, знакомые всем (если он и сомневался в осведомленности новоявленного Асмохат- та, то старался это не выпячивать). – А шаманы Ур-калахая – они оружия не носят, крови не проливают, в чужие свары не лезут, кровавой пищи не вкушают, сон-гриба не нюхают, хош-травой не дымят...
– Араки не пьют, – непроизвольно вырвалось у меня.
– Почему? – искренне удивился Куш-тэнгри.
– Ну... не знаю, – замялся я.
– А у вас... э-э-э... там, в раю, араку разве с кровью делают?
– Нет. Бескровно.
– Или вы туда толченых сон-грибов подсыпаете?
– Ни в коем случае!
– Так с чего бы нам и не пить араки? – вопросил Куш-тэнгри, выволакивая из темного угла объемистый жбан, в котором что-то булькало.
А действительно, почему бы это нам и не выпить араки? Тем паче что я ее сроду не пробовал!
И мы выпили. Слабенькая она, арака эта, вроде вина, кисловатая, пенистая – короче, пьется легко. Первые три чашки – так совсем легко. А после четвертой и слова легче даваться стали.
– Вот если спрошу я тебя, Асмохат-та ты или нет, – вдруг, после очередной фразы ни о чем, заявил Куш-тэнгри, – так или ты не ответишь, или я не поверю. Спрошу я тебя: чем ты ориджитов убедил, что ты – Асмохат-та? Так опять или я не поверю, или ты не ответишь! Как ни спрашивай, что ни отвечай – конец один. Давай-ка лучше в игру сыграем. Кто выиграет, тот и спрашивать станет, а проигравший ему правдой платить будет. Да?
И не дожидаясь моего согласия, два горшочка глиняных к себе придвинул.
Дребезжало что-то в тех горшочках. Я один взял, гляжу – камешки до середины насыпаны. Галька речная, мелкая.
А Куш-тэнгри с другим горшочком ко входу в шатер приблизился, полог в сторону отбросил, чтоб светлее стало, затем вернулся и шагах в восьми от меня на кошму сел. Чашку с аракой перед собой поставил, горшочек с камнями – рядом.
Один камешек достал.
В меня кинул.
Я поймал и обратно отправил.
И он поймал.
Добавил второй камешек, на ладони покачал и оба мне послал.
Забава это мне была, а не игра.
Три камешка.
Четыре. Два сразу, третий и четвертый – миг выждав, один за другим...
Хорошо он, подлец, ловил, так и брал из воздуха, а пальцы мягкие-мягкие... Без суеты, без дерганья глупого, спокойно и уверенно... волчий выкормыш.
Это я в похвалу...
Пять камешков. И всякий раз, когда очередная галька звонко цокала о металл моей правой руки, в
