Шагах в двадцати от меня Матушка Ци обихаживает Хамиджу-давини, пытаясь не то разговорить бедную дурочку, не то окружить чисто женской заботой-жалостью, но Хамиджа спрятана сама в себе, как меч в ножнах, она бесстрастно глядит перед собой а потом внезапно встает и куда-то уходит.
Ну и пусть себе уходит...
Оглянулась. Отблески пламени упали на ее лицо, и лицо показалось мне на удивление живым и разумным, и даже озабоченным – но тени сложились в еще одну маску, и еще одну, затем Хамиджа ушла, а я забыл о ней, о ее лице и пляске огня.
– Дозволит ли Асмохат-та поговорить с ним? – слышится у меня за спиной вкрадчивый хрипловатый голос.
– Дозволит, дозволит, – отнюдь не радушно бурчу я, поворачиваясь.
И вижу пред собой Неправильного Шамана. Ох, и не хочется мне с ним сейчас говорить! – впрочем, шаман тут не виноват. И говорить придется – раз сам подошел, значит, не отвяжется, да и я же дозволил, никто за язык не тянул.
А ведь мог бы и не дозволять, на правах Асмохат-та...
Я хлопаю по неизвестно чьей кошме рядом с собой.
– Садись, шаман. Говорить будем. Семь дней молчали – теперь, похоже, пора.
Куш-тэнгри еле заметно кивает и легко опускается на предложенное место под перезвон своих побрякушек.
– Ты прав, Асмохат-та. Пора говорить. Раньше нельзя было – ты и слушать бы не стал. Сейчас – станешь.
Да уж стану...
– Ну и о чем мы будем говорить, мудрый Куш-тэнгри?
– О тебе. О людях твоих. О живых ваших мечах (Я-Единорог внутренне вздрагиваю: как он догадался? Или ему кто-то сказал?..). О шаманах Ур-калахая Безликого. Обо мне – тоже. О том, как нас учат. О том, как вас учат. О многом говорить будем.
– И как вас учат? – для порядка интересуюсь я.
Куш-тэнгри пропускает мой вопрос мимо ушей. Во всяком случае, мне так кажется.
– Когда рождается мальчик, Асмохат-та, то его показывают шаманам Ултая-целителя. Есть у ребенка шесть дюжин тайных признаков – быть ему шаманом. А найдут семь дюжин – быть ребенку слугой Безликого. Заберут его от матери, сюда принесут и с двух лет учить станут.
Смотреть научат – чтоб глаз не уставал. Видеть научат – чтоб замечал, что надо. Меня самого старый шаман Хум-Тэнгэ учил. «Обернись, – говорит, – и смотри. Что видишь?» «Табун вижу», – отвечаю. «А теперь закрой глаза. Сколько лошадей в табуне?» Ну, я ответил. Правильно ответил. Полторы дюжины и еще две. «А мастей каких?» Я ответил. «Сколько кобыл, сколько жеребцов?» И так все время. А собьешься – поначалу, пока до груди ему не дорос, кнутом бил. Больно, а обидно – вдвойне. Как дорос до груди – перестал меня бить Хум-Тэнгэ. Но, бывало, так посмотрит, что уж лучше кнутом бы вытянул...
Дышать учил. Стоять учил. Камни ловить учил. Как с голыми руками от волка отбиться учил. После травам учить стал. Чтоб на ощупь чуял – где живая трава, где мертвая, где злая, где добрая. Ну а позже, когда мне все это передал – стал другому учить. Людям в глаза смотреть, душу их видеть, мысли их трогать, тело взглядом вязать; людское вчера и завтра – прозревать.
Старый был Хум-Тэнгэ. Перед смертью сказал: «Хорошим шаманом будешь, Куш-тэнгри. Знаю. Потому как сам учил. А я – хороший шаман. Был. Все, что знал – тебе передал. Теперь последнее отдаю. Не бойся мира. Не жалей мира. Не живи в этом мире, как звери живут – опасаясь его потерять. Безликий Ур-калахай не один это мир создал. И другие есть. Я знаю. Я два раза видел. Деревья странные. Люди в ненашей одежде. Небо – чужое. Не наш мир. Не тот, что за горами. Не тот, что за Кулханом. Тот, что за поворотом пути шамана. Я – видел. Смотри на наш мир. Ищи – другие. Зачем – не знаю. Может, ты узнаешь. Но сперва – найди».
И умер.
Великий шаман Был Хум-Тэнгэ. Сейчас ни одного такого нет...
Куш-тэнгри вздыхает и молчит, глядя в огонь – и мне кажется, что языки пламени робеют и успокаиваются под черным взглядом шамана.
Я тоже молчу.
Некоторое время.
– Ты раньше никому это не рассказывал, Куш-тэнгри.
Я не спрашивал.
Я утверждал.
– Никому, – соглашается Неправильный Шаман.
– Тогда почему мне рассказал?
– Попробуй сам догадаться.
– Я догадываюсь. Но лучше расскажи ты.
– Хорошо. Все эти дни я на тебя и на людей твоих смотрел. На ваши Беседы (это слово Куш-тэнгри выговорил по-кабирски); на то, как и чему вы ориджитов учите; как кузнец ваш железо кует; как клинки ваши живые друг с другом играют. Ты, Асмохат-та, когда мне его кинул, – шаман кивнул на Обломка, встревоженно выглядывавшего у меня из-за пояса и внимательно слушавшего все, что переводил Единорог, – я его жизнь под рукой почувствовал. Жизнью он мне ладонь обжег. Не как сабля шулмусская. Не как трава. Не как зверь. Как человек. И потом, когда мы прошлое смотрели... Тогда – не понял я. Испугался. Теперь – понял. Его это прошлое было.
