Второй карандашик оказался бледным юношей, с низким, очень густым голосом, совершенно не вяжущимся с его хрупким сложением.
– Арсений не купил сигарет, – доверительно, как старому знакомому, пожаловалась девочка. – И я не купила сигарет. Обычно мы становимся идиотами по очереди, это очень удобно. Но уж когда оба сразу – всему конец, жизнь рушится, и мы внезапно оказываемся ночью на улице. Тут даже до ближайшего бара идти и идти. Но теперь нам ничего не страшно, дойдем.
– О, – обрадовался я, – так вы не туристы, а местные жители? Тогда вы наверняка знаете, в какой стороне улица Нерудова. И не станете утаивать от озябшего путника эту ценную информацию.
– Нерудова там, – девочка неопределенно махнула рукой куда-то вбок. – Мы вас проводим немного, все равно нам в ту сторону.
Она чиркнула зажигалкой, чтобы прикурить, пламя высветило ее лицо и ровно подстриженную челку. Челка была выкрашена в два ярких цвета, желтый и зеленый; только теперь я заметил, что из-под шапочки выбиваются синие, красные и фиолетовые пряди, и застыл как громом пораженный. Это была моя утренняя незнакомка с радужной головой, та самая, которая рисовала на тротуаре за собором Святого Вита и обещала присвоить мой свитер. Сейчас я во всех подробностях вспомнил этот эпизод и недоумевал: как можно было забыть такое происшествие? Что со мной случилось? Мне и сны-то в большинстве случаев удается не забывать, а девицу с радужной головой я видел наяву… вроде бы.
– А где ваша собака? – спросил я.
Парочка настороженно переглянулась.
– Какая собака? – наконец спросила обладательница радужной головы.
– Ну как. Ваша. Большая, черная, кудлатая, похожа на королевского пуделя, только нестриженая.
– Терпеть не могу, когда их стригут, – внезапно вмешался молодой человек. – Оставляют только гриву и манжеты эти дурацкие, кошмарное зрелище.
Я сочувственно кивнул. Зрелище и правда нелепое.
– С моей собакой все в порядке, – наконец сказала радужная. – Только я не понимаю, где и когда вы меня с ней могли видеть. Собака, она… Короче, с ней всегда Арсений гуляет. У меня времени нет.
– Но сегодня утром, примерно в половине десятого, возле собора Святого Вита…
– Ай, даже вот так! – Моя собеседница по-детски хихикнула, прикрыв рот посиневшим от холода кулачком, но тут же снова стала серьезной. – Тогда все в порядке. В половине десятого мы оба еще спали, а значит, я могла быть где угодно, с собакой или без.
– Ну вот все и разъяснилось, – я вложил в свою реплику весь запас неизрасходованного с начала года сарказма, но эти двое и бровью не повели.
– Идемте же, – нетерпеливо сказала радужная. – Нам по пути.
Шли мы очень быстро – чтобы согреться. По дороге молчали – и без того дыхание сбивается. Только притормозив возле унылого неонового кактуса, украшавшего вход в какую-то явно гнусную дыру, радужная девица поглядела мне прямо в глаза и очень твердо сказала:
– Мне кажется, вам не надо идти на Нерудову.
– Мариночка… – Ее спутник поднял руку в предупредительном жесте, но она только отмахнулась и упрямо, с затаенным вызовом повторила:
– Я совершенно уверена, что на Нерудову вам не надо.
– Все-таки надо, – вздохнул я. – У меня там отель, а в отеле кровать. Прекрасная, полезная вещь. Но я вполне могу отложить наше с нею экстатическое слияние.
– А, вы там просто живете? – Она с заметным, хоть и непонятным мне облегчением улыбнулась и сказала: – В этом баре, вы не поверите, есть не только пиво и текила, но и кактусовый чай. Вы когда-нибудь пробовали?
– Пробовал, – вспомнил я. – Очень давно. Кто-то меня угощал, не то из Швеции его привез, не то из Германии. Вроде бы было круто.
– Будете его с нами пить? – очень серьезно спросила она, стягивая шапочку с радужной головы.
Я кивнул, и мы вошли в бар. Я еще на улице решил, что заведение окажется гнуснейшей дырой, и теперь был приятно удивлен. Здесь не было ни громкой музыки, ни вони разлитого пива, ни игральных автоматов, ни соответствующей публики. Впрочем, публики не было вовсе, даже за стойкой пусто, похоже, бармен отчаялся и ушел спать в подсобку.
– Марек, – негромко позвал Арсений.
Длинный и тощий рыжеватый блондин с уныло обвисшими усами немедленно материализовался за стойкой – мне сперва показалось, бармен натурально возник из ниоткуда, и только потом я сообразил, что он, видимо, просто сидел на корточках, а теперь поднялся. Арсений завел с Мареком разговор, неторопливый и обстоятельный, а его спутница ухватила меня за рукав, увлекла в дальний конец зала, где на отшибе стоял яркий красно-зеленый стол, окруженный табуретами той же масти.
– Это наше место, – сказала она. – Мы сюда часто заходим. Глупо жить в Чехии и не любить пиво, правда? Так вот, я его люто ненавижу. А крепкие напитки даже нюхать не могу. Получается, и в бары ходить незачем, но бары-то я как раз люблю! Как пространство и культурное явление. А тут можно пить кактусовый чай. Марек его специально для Арсения где-то заказывает, а может, из дома приносит, кто его разберет. Неважно. Главное, что он тут всегда есть… Ой, да, забыла сказать, меня зовут Мирра. А вовсе не Мариночка, что бы там Арсений ни выдумывал. Никаких «мариночек», очень вас прошу.
– Мирра? – переспросил я. Вспомнил ее картинку на тротуаре, Митин рассказ о знаменитой художнице, разбивающей сердца, и, сам себе не веря, но уже заранее зная ответ, уточнил: – Жукотовская?
– Так вы меня, получается, знаете? – нахмурилась она.
– Знаю, что вы гений, знаменитость и роковая красавица, – улыбнулся я. – Мне позавчера прекрасный смешной человек по имени Митя о вас все уши прожужжал.
– Что за Митя?
– В зеленых ботинках и полосатом шарфе, – улыбнулся я.
– А. Лжедимитрий, значит. Ясно.
Хорошее прозвище, подумал я. Очень ему подходит.
– Он, возможно, и прекрасный, дело вкуса. Но совсем не смешной, – строго сказала Мирра. – Это только поначалу так кажется. Вы с ним, наверное, недолго знакомы?
– Я его сегодня третий раз в жизни видел.
– А, ну вот. Впрочем, неважно. Лучше расскажите, откуда вы взялись.
– Из Вильны приехал. Ничего выдающегося, сел в автобус и приехал. В воскресенье утром.
Мирра удивленно покачала головой – дескать, откуда только не приезжают люди – и задумалась. А я, воспользовавшись случаем, ее разглядывал. Действительно редкая красавица, как я сразу не заметил? Я бы и сейчас, пожалуй, не заметил, если бы не вспомнил, как Митя ее расписывал. Вероятно потому, что красота была слишком малозначительной частью правды о Мирре, второстепенной и даже немного досадной особенностью, о которой она сама почти никогда не вспоминала. Я не раз встречал некрасивых женщин, совершенно не озабоченных своей внешностью, что, безусловно, шло им на пользу и добавляло обаяния. Но вот красавиц, искренне равнодушных к собственной красоте, мне до сих пор видеть не доводилось.
– Все, я вас вспомнила, – Мирра с явным облегчением встряхнула головой. И звонко крикнула своему приятелю: – Арсенчик, а как там наш чай?
Тот обернулся, кивнул, взял из рук бармена две чайные чашки и пошел к нам. Поставил посуду на стол, достал из кармана пачку английских сигарет, одну заложил за ухо, другую сунул в рот, остальное отдал Мирре.
– Я пока с Мареком поболтаю, – сказал он. – У него настроение фиговое. Надо поднимать.
– Конечно, миленький, – кивнула она.
А я, глядя на них, вдруг понял: этот Арсений скорее всего ее брат. Хотя не похож, конечно, совершенно: черноглазый, носатый, с копной смоляных кудрей. Ну мало ли что не похож, все равно скорее брат, чем любовник, видно же, что никакого романа тут нет, и не было никогда, и не будет, достаточно услышать, как она произносит это свое ласковое «миленький», – так девочки только с близкими подружками говорят. И еще с братьями, если отношения сложились.
Арсений вернулся к барной стойке, а Мирра, торжествующе глядя на меня, повторила:
