– Я все помню. Вас, и как я рисовала – вообще все. Хороший был сон.
Я вопросительно приподнял бровь. Других идей насчет того, как очаровать Мирру, у меня не было, а очаровать, чего греха таить, уже хотелось. Хотя ясно было заранее, напрасный труд, не затем мы встретились, по крайней мере, с ее точки зрения – не затем. Еще немного, и она, чего доброго, скажет мне: «миленький» – тем же тоном, что и Арсению. Тяжелый случай.
– Это для вас все было наяву, – сказала она. – А мне снилось. Со мной так часто случается: я сплю и вижу во сне, как гуляю по городу, а потом разные люди рассказывают, как мы на улице встретились, что я делала и что говорила, и чего успела сдуру наобещать, – ужас, честно говоря! Вечно из-за этого какие-то недоразумения, но я уже привыкла. Главное – запоминать, что происходит во сне, а что наяву, и четко отличать одно от другого. Все равно, конечно, иногда путаюсь, вот и сегодня забыла. Но теперь все в порядке.
– Я, кстати, тоже забыл. Весь день мучился: что было, когда я вышел из отеля и поднялся в Пражский Град? Теперь ясно. Но что случилось после того, как я наступил на вашу картинку, до сих пор не помню. Хлоп – и оказался в каком-то кафе на другом берегу Влтавы.
– Кафе-то хоть хорошее было? – сочувственно спросила Мирра.
– Отличное.
– Ну и ладно, если так, – кивнула она. – Остальное неважно.
– Важно, – упрямо сказал я. – Ненавижу не понимать, что со мной происходит.
– Ну, объяснить-то я не смогу, – она развела руками. – Зато могу показать, как это бывает, я сейчас в настроении. Хотите?
– Что – «это»? – опешил я. – Как – показать? Что – показать?
Мирра и не думала отвечать. Смотрела на меня насмешливо, с вызовом, заранее кривила губы в презрительной улыбке, как будто нам обоим по семь лет и она только что поставила ребром самый важный для наших дальнейших отношений вопрос: или я способен нырнуть вниз головой с пирса, или нет, – и ответить на него можно было только действием, прямо сейчас, немедленно.
Едва ли не все мои однодневные курортные романы в ту пору приводили меня на этот чертов пирс, таких уж вредных ухитрялся выбирать девчонок, сам виноват. И я всегда сперва нырял, а уже потом вспоминал, что плавать пока толком не научился, а до берега ужасно далеко. Ничего, выкручивался как-то, всякий раз на пирсе находился кто-нибудь достаточно большой и сообразительный, чтобы вовремя протянуть руку и вытащить меня, оглушенного, наглотавшегося воды, но безмерно довольного собой. Несколько раз кряду наглядно убедиться, что ничего страшного не может случиться с безрассудным храбрецом, пренебрегающим правилами техники безопасности, – драгоценный опыт, мало кому так везет. Так и только так становятся – одни героями, другие дураками. Не уверен, что мне удалось первое, но и второго было вполне достаточно, чтобы, махнув рукой, сказать: «Ладно, показывайте, хочу».
– Очень хорошо, – кивнула Мирра. Залпом допила чай, поднялась резко, почти отшвырнув в сторону стул, подошла ко мне, положила одну руку на загривок, другую на макушку, прижалась животом к моей спине, замерла.
Это было неожиданно, по крайней мере, я ни на что в таком роде не рассчитывал и теперь совершенно ошалел, но не разволновался, а напротив, расслабился, размяк, разбух от сладких ожиданий. Всем телом слышал, как бьется ее сердце – упоительно размеренный, умиротворяющий ритм, лучшая в мире колыбельная. Так и заснуть можно, думал я, надо же, меня обнимает единственная в мире женщина- транквилизатор, ну и дела.
– А теперь попробуйте быстро-быстро встать, – вдруг шепнула Мирра, и я, желая ей угодить, поспешно вскочил, превозмогая сонную одурь… что за черт?!
Так бывает, если очень долго сидеть на корточках, а потом резко подняться, – голова идет кругом, в глазах темнеет, и в этой темноте назойливо мигают всякие подозрительные блуждающие огоньки, а в ушах шумит густой, отчетливо черный ветер. Довольно непросто в таких условиях устоять на ногах, но если устоишь, через пару секунд все проходит, поэтому имеет смысл взять себя в руки и потерпеть, не хлопаться на землю комком сырой, невымешанной глины, это трудно, но вполне возможно, я всегда об этом помню, и сейчас вспомнил, и продержался, сколько требуется. Шум в ушах поутих, тьма понемногу рассеялась, и вот тогда мне стало по-настоящему хреново, потому что красно-зеленого стола, из-за которого я только что поднялся, не было и в помине, и табурета, с которого я встал, тоже не было, зато появились желтые стены, яркие лампы, расставленные по углам, и апельсинового цвета ковер где-то необозримо далеко внизу.
– О. Надо же! Прекрасно получилось, – сказала Мирра. – Эй, ты как?
Состояние моих дел, прямо скажем, оставляло желать лучшего. И все-таки я сперва обрадовался, что она обратилась ко мне на «ты», как к близкому человеку, старинному знакомцу, и только потом рухнул к ее ногам. В смысле, осел на ковер. Был при этом, надо думать, грациозен, как мешок с гнилой картошкой, зато почти не ушибся.
Известное дело, когда почва под ногами перестает казаться надежной, единственный выход – поместить на эту самую почву еще и задницу, такая смена позиции придает уверенности – иногда. Но сейчас явно был не тот случай. Вместо уверенности я ощутил тошноту и холод в затылке, как будто ледяной компресс приложили. Чем так мучиться, лучше сразу в обморок – и с концами.
– Плохо дело? – встревоженно спросила Мирра.
Я хотел сказать: «Все в порядке», но горло произвело на свет только сдавленный булькающий звук и, устыдившись, отказалось от дальнейших попыток.
– Продержись секундочку, – сказала она и куда-то ушла.
Без Мирры новая яркая
Я почти поверил себе и почти успокоился, еще немного, и я бы, чего доброго, действительно сообразил, в какую сторону идти. И, вполне возможно, даже пошел бы. Но тут внезапно начался проливной дождь, какой-то, прости господи, тропический ливень, словно бы все небесные хляби разом обрушились на мою голову. От неожиданности я шарахнулся в сторону, обнаружил, что не стою, а сижу, открыл глаза и увидел Мирру с кружкой в руках. Кружка была пустая, а я – мокрый. Это многое объясняло. Но принудительное омовение, кажется, пошло мне на пользу.
– Пришлось тебя немножко полить, вода в таком деле как закрепитель в фотографии, – сказала Мирра, стягивая с меня куртку. – Теперь никуда отсюда не денешься… Ничего, ничего, вода чистая, куртка быстро высохнет, а голова – еще быстрее. Свитер тоже надо бы снять и аккуратно разложить, чтобы ворот не растянулся.
Я был с нею совершенно согласен, но почти неспособен действовать, так что Мирре пришлось раздевать меня самостоятельно. От дешевого манекена я выгодно отличался тем, что конечности мои прекрасно сгибались в суставах, проблема же состояла в том, что они делали это невовремя и не к месту. Но Мирра справилась.
– Все в порядке, – говорила она, – и ты тоже в порядке, я вижу. Вот тебе сухая рубашка, надевай. Попробуй сам, у тебя все получится. Вот так, да, совершенно верно, какой способный мальчик, молодец, я тобой горжусь.
Откуда у этой пигалицы с радужной головой взялись интонации заботливой бабушки, ума не приложу. Но это было именно то, что требовалось. Путаясь в рукавах рубашки, я настолько пришел в себя, что начал понемногу вертеть головой, осматриваться. Теперь желтые стены мне скорее нравились, чем нет, как, впрочем, и оранжевый ковер, плюшевые кресла-мешки и лоскутные шторы. Отличная комната.
– Мы дома, – сказала Мирра. – Просто у меня дома. А теперь – внимание, вопрос. Помнишь, как мы сюда пришли?
Я отрицательно помотал головой.
– Правильно. И не можешь помнить, потому что мы не пришли. Мы сюда заснули. А потом аккуратненько тут проснулись. Тебе-то я помогла, ты же еще никогда специально так не делал, да?
Я бы и рад был поддержать столь занимательную беседу, но совершенно не понимал, что тут можно сказать. Пришлось неопределенно пожать плечами.
– А надо, – сказала Мирра. – Ты это можешь. Но пока не умеешь. А в таком деле, если можешь,
