обязательно надо уметь. А то рано или поздно нарвешься на неприятности, проснешься черт знает где, и еще вопрос – выберешься ли… Слушай, какой-то ты подозрительно бледный. Чаем тебя надо напоить, горячим и сладким, вот чего. Пошли-ка на кухню. Что скажешь?
Протянула мне руку, помогла подняться с ковра, взяла под локоть и отвела в соседнюю комнату, где небрежно побеленные стены были покрыты причудливыми пиктограммами, пол выложен мелкой пестрой плиткой, а в углу за низкой перегородкой прятались крошечная двухкомфорная плита, заполненная немытыми чашками раковина и гигантский холодильник свекольного цвета. Очевидно, это и была кухня.
Мирра прислонила меня к холодильнику, приволокла откуда-то легкое плетеное кресло и заботливо меня туда усадила.
Я как-то подозрительно быстро успокоился – в тот самый момент, когда, по идее, следовало бы начать волноваться. Происходящее почти не затрагивало меня. То есть умом я понимал, что случилось нечто невозможное: только что я сидел в баре и вдруг очутился в незнакомой квартире. Милая девушка с радужными волосами, наедине с которой я остался, непрерывно гнала какую-то мутную пургу, но при этом производила впечатление человека надежного, здравомыслящего и заслуживающего доверия. Вдобавок ко всему у меня начала ныть голова, а ноги размякли, как у тряпичной куклы; еще хуже был назойливый зуд в солнечном сплетении, как будто муравейник там кто-то разворошил. Но все это почему-то не задевало, не трогало и не беспокоило меня. Более того, происходящее казалось мне скорее
– Если ты дашь мне сигарету, будет совсем распрекрасно, – сказала Мирра, ополаскивая чайник кипятком. – Пачку я, ясное дело, сдуру оставила на столе, а в доме даже паршивого окурка нет, мы искали. И Арсений неизвестно когда вернется… Надо бы, кстати, ему позвонить.
Я достал из кармана портсигар и молча протянул ей. Мирра взяла сигарету, но не прикурила, а заложила за ухо. К другому уху поднесла телефонную трубку, сказала: «Всё под контролем, я дома с гостем». Помолчала, послушала, сухо ответила: «Так получилось». Снова пауза, улыбка: «А это другое дело». И попрощалась коротко, но ласково: «Давай».
Говорить я по-прежнему то ли не мог, то ли просто не хотел. Сидел, смотрел в одну точку, наслаждался охватившим меня состоянием блаженного покоя и полного безразличия ко всему на свете, включая мою собственную участь.
– Ты еще легко отделался, – сказала Мирра, неторопливо доставая с полки керамическую банку, в которой, надо думать, хранился чай. – Повезло тебе со мной. А я когда-то в Прагу так перебралась. Нечаянно, конечно. Заснула дома, в Томске, проснулась тут. На улице. Вернее, под мостом – и не каким- нибудь, Карловым. Без денег, документов и обуви, хорошо хоть, в штанах и свитере, у нас дома топили плохо, так что я одетая спала. Чуть не сдохла, так испугалась. А все равно обрадовалась. И не потому, что в Прагу попала, я же сперва не знала, где проснулась, ясно только, что не дома, а больше – вообще ничего не понятно, хоть убей. Потому и обрадовалась, что ничего не понятно и вроде как чудо случилось – со мной, не с кем-нибудь!.. Я до сих пор рассказываю, что автостопом приехала, еще когда чехи нас без виз пускали, и осталась, – а как иначе объяснить? Все думают, я была очень крутая. Смешно.
Я откашлялся в надежде, что это упражнение поможет мне обрести утраченный дар речи, и спросил:
– А как ты выкрутилась?
– Заговорил! – обрадовалась Мирра. – Совсем как живой.
– Нет, правда, как? Куда податься человеку, который лег спать дома, а проснулся в чужой стране? У меня ни одной идеи. Не в консульство же идти с такой историей.
– У меня тоже не было никаких идей. Но тут мне повезло. Встретила понимающего человека. Он мне очень помог на первых порах. Обул, одел, накормил. Заодно напугал как следует. Сказал, что, если я не буду контролировать себя во сне, в любой момент могу загреметь обратно, в смысле, проснуться дома. Правильно, в общем, сделал, что напугал. С тех пор я всегда сама выбираю, как засыпать и где просыпаться. Со страху сразу научилась.
– Очень не хотелось назад?
– Не то слово, – кивнула она. И умолкла.
Я понял, что развивать эту тему не следует. Наслушавшись за свою жизнь чужих рассказов о детстве, я постепенно пришел к пугающему выводу: видимо, счастливым оно было только у меня одного. А тут, как я понимаю, совсем тяжелый случай, если уж возвращение домой – самое страшное, что может случиться с девочкой, однажды проснувшейся в чужой стране. В сказках-то они даже из волшебных королевств назад, к маме, просятся – на то, впрочем, и сказки.
Мирра тем временем накрыла чайник стеганым колпаком, прикурила наконец изъятую у меня сигарету, поглядела испытующе.
– Теперь твоя очередь рассказывать. Кто ты, что ты, зачем ты есть?.. Ладно, ладно, на последний вопрос можешь не отвечать, этого никто толком не знает, так все и живем, сами не понимаем, во что влипли и на кой оно нам сдалось. Зато ты наверняка знаешь, как тебя зовут. Мне тоже интересно.
– Филипп, – сказал я, чувствуя себя полным идиотом.
Я всегда так себя чувствую, называя свое имя. Теоретически, оно мне нравится. Но вслух почему-то звучит слишком пафосно и совершенно не вяжется ни с моими представлениями о себе, ни тем паче с моим зеркальным отражением.
– У! Хорошее имя какое, – завистливо сказала Мирра. – Если бы я была мальчиком, я бы тоже хотела.
– И тебя вусмерть задразнили бы – не в школе, пожалуй, а уже в институте, требуя немедленно произнести «обличительную гневную речь».[19]
– Не вопрос, – пожала плечами Мирра. – Чего-чего, а это умеем. Да и не училась я ни в каком институте. Я даже школу закончить не успела. Хорошо хоть, вовремя сообразила уйти в художники, им – то есть нам – еще и не такое с рук сходит. А сколько народу имидж художника спас от дурдома, знал бы ты!
– Мне теперь, наверное, тоже придется прикинуться художником, – вздохнул я. – После всей этой телепортации…
– Телепортация – это научная фантастика, – улыбнулась Мирра. – На самом деле ее, конечно же, не бывает. А мы с тобой просто проснулись не там, где заснули. Это совсем другое.
– Но мы же тут
– Не храпят, – подтвердила она. – Еще чего не хватало.
– Я сперва решил, это просто сон, почти неотличимый от реальности, – вздохнул я. – Когда помнишь, кто ты такой, и осознаешь, что делаешь, но тело при этом смирно лежит под одеялом. Мне такие сны в детстве часто снились, почти всегда, а теперь… Неважно. Кажется, я и правда весь тут. Когда это до меня окончательно дойдет, я, наверное, закричу.
– Вряд ли, – серьезно сказала Мирра. – Если уж до сих пор не собрался.
Разлила чай по кружкам, кинула в мою аж четыре куска сахара, сама размешала, подала мне, строго велела:
– Выпей всё, после таких трипов сладкое полезно, по себе знаю. Мне Лев, помню, торт купил, так я весь умяла…
Я чуть не подавился:
– Кто-кто тебе торт купил?
– Лев. Тот самый понимающий человек, которого мне посчастливилось встретить, когда я проснулась в Праге. До сих пор не знаю – то ли он случайно мимо проходил, то ли нарочно заглянул, Карлов мост – то еще место, вернее, не сам мост, а берег под ним… Но меня он, конечно, натурально спас. Я еще ничего толком понять не успела, но от страха чуть не обделалась, и тут залезает под мост взрослый мужик, сует мне в руки мороженое и спрашивает: «Какой у тебя размер ноги?» А через пять минут вернулся с кедами и повел меня жрать торт. Я так офигела, что не сопротивлялась. И правильно делала. Как бы там ни было, а Лев меня тогда натурально спас.
