хаоса такой прекрасный, деловитый я. Весь в белом. Озабоченный исключительно пополнением твоей коллекции. По-моему, просто отлично.
– Тогда ладно, – сказал Карл. – Я как-то не сообразил, что тебе все это нравится.
– Я сам не сообразил. Но сейчас представил себе, как иду на вокзал за билетом, и понял, что еще не наигрался.
– Это совсем другое дело, – согласился Карл. – Тогда скажу тебе правду: сейчас я хочу заполучить этот проклятый ключ гораздо сильнее, чем раньше. Всю коллекцию за него отдал бы, не задумываясь. Не знаю почему. Совершенно иррациональное чувство.
– Я, будешь смеяться, тоже хочу, – сказал я. – Как будто я сам коллекционер. Как будто это моя дверь в подвале. Как будто это моя причуда – найти подходящий к ней ключ. Как будто это главное дело всей моей жизни, черт побери. Совершенно иррациональное чувство, ты прав.
– Да уж, – вздохнул Карл. – Спятили мы с тобой, похоже, вот что.
– Если оба сразу, это еще ничего, – сказал я. – Значит, сможем найти общий язык.
– Договоримся как-нибудь. – Я почувствовал, что он улыбается. – До сих пор вроде получалось.
Краковский Главный Рынок – самая большая средневековая площадь, сохранившаяся на территории Европы. По крайней мере, я где-то, когда-то это читал. Или слышал. Но все равно удивился: площадь оказалась гораздо больше, чем я был способен вообразить. Бесчисленные улицы тонкими кривыми лучами разбегались от нее в разные стороны. Похоже, найти кафе «У Гражины», расположенное «где-то совсем рядом», будет не так просто, как я думал. С другой стороны, сам виноват. Тебе нужен был повод задержаться в Кракове? Ну вот, получай. В подарочной, черт бы ее побрал, упаковке – с башенками на фоне безоблачного неба, лакированными каретами, застывшими на мостовой в ожидании седоков, стаями толстых, холеных голубей, а вместо ленточки будет у нас негромкий, но объемный, весь окрестный космос заполнивший звук трубы. Я долго озирался в поисках трубача, но обнаружил только шарманщика, скрипача и квартет баянистов – все они сейчас отложили в стороны свои инструменты и, воздев очи горе, благоговейно внимали невидимой глазу трубе.
Я и сам сдвинулся с места только после того, как труба умолкла. Обуреваемый противоречивыми желаниями – осмотреть площадь, подойти поближе к Мариацкому костелу, сесть покурить, немедленно приступить к исследованию окрестных улиц, найти приличный ресторан и наконец-то позавтракать, – я побрел наугад, пересекая площадь по траектории столь причудливой, будто хотел сбить со следа собственного ангела-хранителя. Но, видимо, не преуспел, по крайней мере, чья-то милосердная рука опустилась мне на плечо в тот самый миг, когда я, не то чтобы погруженный в размышления, а скорее опьяненный блаженством полного отсутствия мыслей, уже занес ногу над мостовой, по которой стремительно неслась прогулочная карета, запряженная парой белоснежных жеребцов. Рука, однако, обладала достаточной силой, чтобы пресечь мою невольную попытку стать звездой рубрики «Происшествия» в местной вечерней газете.
Я не сразу понял, сколь сомнительного удовольствия только что лишился. Несколько секунд тупо пялился вслед роковому экипажу и только потом обернулся к своему спасителю. Как жив остался, до сих пор не понимаю.
Ангел-хранитель мой оказался трехметровым великаном с серебристыми волосами и уродливым серебряным лицом. Он был облачен в свисающую до земли просторную серебряную хламиду, подпоясанную тяжеленной цепью с посеребренным амбарным замком вместо пряжки, рука в серебряной перчатке сжимала серебряный посох, увенчанный задумчивой серебряной головой, вторая рука по-прежнему лежала на моем плече; под тяжестью этой десницы впору было бы уйти в землю как минимум по колено, но я как- то устоял.
Только тут стало ясно, до чего довели меня события последних дней, – обнаружив у себя за спиной трехметрового серебряного монстра, я порядком перепугался, но совершенно не удивился. Это событие совершенно органично вписывалось в мою новую картину мира. На следующем этапе я, надо понимать, буду потрясен, обнаружив, что некоторые прохожие по-прежнему выглядят как вполне обычные люди. Если, конечно, они будут так выглядеть. В чем я очень сомне…
– Вы очень неосторожны, – строго сказал мой серебряный спаситель, старательно выговаривая английские слова.
Стоило ему заговорить, и наваждение рассеялось. Я наконец понял, что уродливое серебряное лицо – просто эффектная маска с раскосыми прорезями для глаз. А сверкающие на солнце жесткие стальные патлы – парик. А высокий рост объясняется тем, что под длинной серебристой туникой скрываются обычные ходули. А рука его столь тяжела потому, что бедняга потерял равновесие, вытаскивая мое бестолковое тело из-под кареты, и теперь опирается на меня, чтобы не упасть. Еще одна живая скульптура, как мои пражские приятели. Но хорош, конечно. Феерически хорош.
– Спасибо, – вежливо сказал я. И добавил: – Вы можете говорить по-польски, я все понимаю.
Серебряный тут же затараторил как пулемет. Бойкая, дружелюбная речь совершенно не вязалась с его внушительным обликом. Смысл выступления сводился к тому, что Краков, конечно, красивый город. И Рыночная площадь хороша, кто бы спорил. Сам он тут уже пять лет живет, а все не может привыкнуть. Но все-таки надо быть осторожнее, потому что вокруг лошади. И велосипедисты. И еще неизвестно, кто хуже.
Некоторое время я слушал его с видом почтительного ученика – иного способа отблагодарить за спасение от конских копыт я не видел. Не деньги же ему совать. Хотя человеку, который выходит на площадь в виде живой скульптуры, деньги явно не помешают. А все равно неловко.
В конце концов мой ангел-хранитель выговорился. Похлопал меня по плечу, пожелал хорошего дня и потопал на своих ходулях через площадь, а я, оглядевшись по сторонам, перешел дорогу, купил очередной крендель, чтобы не терять время на завтрак, и отправился на поиски. Чего откладывать.
Я решил, что последовательно обойду все улицы, лучами расходящиеся от площади. Много-то их много, но все как одна узкие и довольно короткие. Глаза боятся, а руки делают. Вернее, ноги. За полдня вполне можно управиться.
На самом деле времени понадобилось даже меньше. Трех часов за глаза хватило, чтобы исследовать все окрестные улицы и убедиться, что ни одного заведения, хотя бы отдаленно похожего на кафе «У Гражины», возле Главного Рынка нет. Возможно, таинственная пани давным-давно придумала для своей забегаловки более завлекательное название и сменила вывеску. Или закрылась на ремонт. Или вовсе свернула бизнес, не осилив арендную плату. Или ее немецкий приятель с самого начала отправил меня по ложному следу, стариковская память дело ненадежное. Ну или я сам виноват – спешил и не заметил вывеску. С меня станется.
Последняя версия нравилась мне гораздо больше прочих. Потому что остаться с носом на данном этапе поисков было бы чертовски обидно. А что я растяпа – так это давно не новость.
Ладно, решил я, пообедаю и начну сначала. Обойду еще раз все улицы – медленно, не торопясь. Изучу все надписи, включая таблички над дверными замками. Загляну во все дворы. Расспрошу местных жителей, в конце концов. Если еще три года назад такое кафе было, люди должны его помнить. А завтра продолжу. И буду искать до тех пор, пока чертово кафе не найдется. Если его нет, пусть возникает из небытия, знать ничего не знаю, отмазки не принимаются. Но пасаран.
Рассуждая столь похвальным образом, я пересекал Рыночную площадь и озирался в поисках места, где мне захотелось бы пообедать. Вообще-то, главное правило опытного путешественника гласит: никогда не обедайте на главной площади туристического центра – это будет очень дорого, почти наверняка невкусно и скорее всего неописуемо долго. С другой стороны, Краков совершенно не похож на известные мне города. И вполне может статься, что…
– Ой, – сказал я, уткнувшись взглядом в посеребренный амбарный замок. – Это опять я.
Еще шаг, и я бы, пожалуй, сбил его с ног. Вернее, с ходулей. Черная неблагодарность, вот как это называется.
– Вижу, – невозмутимо ответил мой серебряный спаситель. – Вы по-прежнему очень неосторожны.
– Да, – согласился я. И, повинуясь внезапному импульсу, предложил: – Надо бы успеть отблагодарить вас за спасение, пока я еще цел. Вы случайно не собираетесь обедать? Я бы с удовольствием вас угостил.
Серебряный некоторое время раздумывал.
