Тут пробили часы на каминной полке, Фредди беспокойно заерзал. Обычно его визиты растягивались на полчаса, а то и больше, но с приездом Камдена все изменилось.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он, поднимаясь. – Хотя мне очень не хочется уходить.
Маркиза тоже встала.
– Ах, Фредди, дорогой, как я мечтаю, чтобы… Впрочем, какая разница?..
Фредди взял ее за руки и заглянул ей в глаза.
– У тебя точно все хорошо? Ты уверена?
Нет, у нее далеко не все хорошо. Ей плохо и одиноко. Она в ужасе от самой себя. Она затеяла опасную игру, в которой придется лгать. Придется лгать всем. А ей-то казалось, что она больше не станет жульничать и лицемерить.
Но ради любимого Джиджи изобразила лучезарную улыбку.
– Не-тревожься, милый. Помнишь, что ты сам говорил? Ничто не может выбить меня из колеи. Ничто.
Лангфорд Фицуильям, герцог Перрин, вышел на ежедневную пятимильную прогулку на полчаса раньше обычного. Ему нравилось иногда вести себя непредсказуемо, поскольку в настоящее время его жизнь была столь же интересна, как воскресная проповедь викария средней руки. Но его это вполне устраивало. Ученому необходимы покой и тишина, чтобы с головой уйти в изучение преданий о Гомере и героических сражений у стен Илиона.
Во время прогулок герцогу приглянулось одно место – коттедж, расположенный в двух с четвертью милях от парадной двери его дома. Сам коттедж не отличался оригинальностью: два этажа, белые стены, красная отделка. Но прилегавший к нему сад был достоин сонета, а то и торжественной оды.
Палисадник пестрел розами. Но не теми розами с тугими бутонами, которые встречались на каждом шагу, а розами с бесстыдно раскрывшимися лепестками. Розовые кусты клонились к земле под тяжестью огромных, пышных цветков, которые свешивались с подпорок, радуя глаз всеми оттенками красного – от нежно-розового, как девственный румянец, до багрового, как щеки здоровой и веселой простолюдинки.
Однако сад этот окружала живая изгородь, из-за которой виднелся только конек крыши, судя по всему, венчавшей огромную оранжерею. Герцогу очень хотелось осмотреть замечательный сад, но он не желал сводить знакомство с обитателями коттеджа и поэтому выжидал удобный момент. Рано или поздно наступит тот день, когда садовник, подровняв изгородь, забудет убрать лестницу. Возможно, заглядывать в чужой сад не следовало, но очень уж хотелось. Да и чем он рисковал? Что хозяева могли ему сделать? Натравить на него констебля? Герцог Перрин прекрасно знал: человек с его положением в обществе мог очень многое себе позволить. В конце концов, он ведь не собирался никого убивать, просто хотел удовлетворить свое любопытство.
Как ни странно, заветная лестница оказалась на месте, правда, опиралась она не на живую изгородь. Вместо этого ее приставили к вязу, росшему напротив сада. На лестнице, спиной к нему, стояла женщина, облаченная в модное платье, которое до смешного не подходило для лазанья по лестницам.
Женщина отчитывала котенка, которого пыталась водрузить на соседнюю ветку.
– Как тебе не стыдно, Гектор? В твоих жилах течет кровь могучих львов саванны! Ты их позоришь! Ну- ка, сиди на месте, а потом тебя обязательно спасут.
Но котенок упрямился. Стоило ей убрать руки, как он тут же прыгнул ей на грудь.
– Ну уж нет, Гектор! – вскричала дама. – Этот номер у тебя не пройдет. Ты не испортишь мой план. Больше ни одна капризная особь мужского пола не станет между моей дочерью и короной с земляничными листьями![3]
Лангфорд насторожился; его одолевало любопытство. Ведь во всей округе он был единственным обладателем короны с земляничными листьями – герцогского головного убора, надеваемого на коронацию монархов. Правда, он понятия не имел, где хранится его корона, но это не имело значения – насколько он знал, в Британии в ближайшее время не предвиделась коронация.
– Слушай меня внимательно, Гектор. – Дама заглянула в глаза котенка. – Слушай и запоминай. Если ты мне не поможешь, в твоей тарелке больше не появится ни рыба, ни печенка. Вообще ничего вкусного не появится. Более того, я приведу в дом собаку и буду кормить ее паштетом из гусиной печенки у тебя на глазах. Собаку, ясно тебе? Грязную дворнягу вроде Креза нашей Джиджи.
Котенок жалобно мяукнул. Но сердце дамы не дрогнуло.
– А теперь иди и сиди смирно.
И на сей раз котенок подчинился. Жалостливо мяукая, он покорно уселся на ветку, а дама, испустив вздох облегчения, спустилась с лестницы. Лангфорд тут же зашагал дальше, постукивая прогулочной тростью по утоптанной дорожке.
Женщина резко обернулась на звук его шагов. Она была красива: черные как смоль волосы, молочно- белая кожа и алые губы – вылитая Белоснежка после двадцати лет счастливой жизни с принцем. Правда, она оказалась старше, чем он предполагал. По голосу и фигуре он дал ей чуть больше тридцати, однако ей было лет сорок, если не больше.
Дама взглянула на герцога, и глаза ее округлились, как золотые гинеи. Но она тут же пришла в себя и, улыбнувшись, проговорила:
– Прошу прощения, сэр. – Сейчас дама совсем не походила на тираншу, только что мучившую беднягу Гектора. – Ужасно неловко вас беспокоить, сэр, но я не могу достать своего котеночка. Он застрял на ветке дерева.
Герцог нахмурился. Он хмурился так грозно, что при виде его насупленных бровей многие спешили ретироваться в другой конец комнаты.
– А конюх или слуга не могут снять вашего звереныша?
Дама со вздохом покачала головой:
– Нет, к сожалению. Я отпустила их до вечера.
