– Куда-нибудь, – ответила она и вышла.
Улица отлого поднималась. Через пару кварталов, в том месте, где отлогость переходила в крутизну, из-за угла выехал автобус и покатился вниз. Последний из них проходил здесь каждый вечер в девять. Она стояла у самой кромки тротуара, ожидая, когда, сверкая желтыми глазами, он вынырнет из темноты.
Она подумала: в одно мгновение, так быстро, что ты не успеешь даже почувствовать боли, все будет кончено. Тяжесть у нее в груди была столь невыносима, что слова о разбитом сердце не казались ей больше преувеличением или красивой сентиментальной фразой. Это была реальность. Что-то ломалось, рушилось в ней, и она не хотела больше жить.
Сзади нее вырос Дэн.
– Если ты что-нибудь сделаешь с собой, – проговорил он необычайно спокойно, – клянусь тебе, я сделаю то же самое. И тогда Фредди, вернувшись домой, не застанет ни того, ни другого родителя. И у малыша, спящего сейчас в своей комнате, не будет ни дедушки, ни бабушки.
Автобус уже приближался со скрипом и скрежетом, когда она повернулась и последовала за Дэном в дом. Устало она подумала: скорее всего, я этого не сделала бы. В последний момент я наверняка испугалась бы.
Постепенно в ней росло убеждение, что она может обойтись без Дэна. И это причиняло боль. В последние недели он ел вне дома и возвращался очень поздно. По вечерам она нередко засиживалась на кухне с Лией, наслаждаясь свежим, ароматным, только что смолотым кофе. К счастью, в течение первой, самой тяжелой недели, а может, и дольше, Лия не задавала ей никаких вопросов, даже не смотрела пристально ей в лицо. Только когда Хенни сама решила рассказать ей обо всем, высказала свои опасения.
– Разумеется, ты видишь, что произошло нечто ужасное, – начала Хенни и в голосе ее зазвенели слезы. Она помешала ложечкой кофе, устремив невидящий взгляд в чашку. – Я обязана сказать тебе об этом, я знаю. Но это так трудно, так невыносимо тяжело…
– Тогда ничего не говорите.
– Это было бы нечестно по отношению к тебе, ты член нашей семьи. – Пересилив себя, Хенни повторила: – Я обязана сказать тебе об этом.
Лия покачала головой.
– Уж если говорить о том, кто кому обязан, так это я. Вы дали мне все, вы стали мне матерью, учили меня, – ее тонкие прохладные пальцы коснулись руки Хенни. – Я сделаю ради вас все на свете, разве вы этого не знаете?
Слова и нежный жест необычайно тронули Хенни; перед ней была ее дочь, о которой она мечтала всю жизнь. Не в силах говорить, она молча кивнула.
– Это не… могу я спросить… это не Дэн так сильно вас обидел?
В наступившей после этих слов Лии тишине Хенни услышала вдруг стук; это стучит у меня в висках, мелькнула мысль. Рассказать, излить всю свою боль, гнев и возмущение несправедливостью, жестокостью и унижением… освободиться от всей этой невыносимой тяжести… Она содрогнулась. Нет, никогда! Это позор, Хенни! Где твое мужество? Она подняла голову, не стыдясь своих мокрых глаз.
– Как ты верно заметила, я твоя мать. А матери не взваливают своим детям на плечи собственные горести, наоборот, они помогают им. Так что оставим это.
– Вы забываете, что я уже не дитя, – мягко упрекнула ее Лия.
– Ты молода! Впереди у тебя еще целая жизнь. Когда Фредди приедет домой… – Хенни сглотнула, – когда он возвратится, вы будете так счастливы вместе! И он будет добр и верен тебе. Поэтому я и не хочу, чтобы что-то омрачало сейчас твои мысли.
– Все равно, я могла бы, наверное, помочь вам, если бы только вы мне это позволили.
– Дорогая моя девочка, спасибо. Но помощь я могу найти лишь в себе, она должна прийти изнутри. Ты знаешь это по собственному опыту. Постепенно я привыкну к… к тому, что произошло. Всю жизнь меня одолевали страхи… Я подавляла их, а сейчас они оправдались, только и всего. Я научусь жить и с этим.
Лия выглядела задумчивой. Она открыла было рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыла его снова.
– Прости, что выражаюсь так туманно.
– Ничего. Но если вам захочется поговорить со мной, знайте, я всегда готова вас выслушать. Я могу понять больше, чем вы думаете.
Вскоре Лия ушла к себе в комнату, но Хенни осталась сидеть за столом, держа обеими ладонями горячую чашку и глядя в пространство. Что могла понимать Лия? Может, ей было известно еще что-то о Дэне? Ну что же, даже если это и так, тут уж ничего не попишешь. И мне в сущности, подумала она, это все равно; Лия моя дочь. Вопрос в том: что мне делать?.. Мысли ее были сумбурны, то становясь на мгновение необычайно ясными и четкими, то вновь расплываясь.
Затем она услышала, как вошел Дэн. Он остановился на пороге, ожидая, когда она жестом или взглядом отреагирует на его присутствие, но она не желала его замечать. В следующее мгновение она почувствовала, что он приблизился; воздух, казалось, стал теплее в том месте, где она сидела, а он стоял. Не глядя на него, она знала, что он ослабил узел галстука – как же раздражало его всегда, что учителя обязаны были его носить! Она знала, как закручивались на затылке, над воротничком, его волосы, когда он долго не стригся, и пальцы ее знали эти завитки на ощупь, как знала прикосновение его пальцев каждая частичка ее тела.
Внезапно она почувствовала режущую боль внизу живота.
– У меня болит все нутро, – прошептала она еле слышно.
Нутро было словом из лексикона дяди Дэвида, сама она никогда его не употребляла.
– Что? Что ты сказала?
– Где-то глубоко внутри… – Она заговорила очень быстро: – Знаешь ту стройку чуть дальше по нашей
