следующий день я послал им цветы, как принято по европейскому этикету.
Отношение к нам здесь самое сердечное, только вот сегодня днем произошел один досадный инцидент. К концу моей встречи с господином фон Медлером разговор, тон которому, естественно, задавал он, а не я, зашел о войне. Вообще-то эта тема затрагивалась и в других беседах, но никто до сих пор не проявлял такой злобы.
«Немцы не хотят войны», заявил он, «но англичане нас зажимают, они намерены задушить нас, не позволить нам стать великой державой».
Я не ответил. Мне был глубоко антипатичен этот человек с его моноклем и толстым животом.
«Но если дело дойдет до войны», продолжал он, «что ж, мы готовы. У нас мужественная молодежь, а война закалит ее еще больше».
Должно быть, рядом с его конторой находится школа, потому что, выглянув в окно, мы увидели колонну ребятишек лет двенадцати в школьной форме, марширующих стройными рядами. Глядя на них, он сказал: «Повторяю, война, если она начнется, облагородит этих ребят».
К счастью, в этот момент он обрезал кончик сигары и не мог видеть моего лица. Вы всегда говорили мне, что у меня слишком выразительное лицо и на нем отражаются все мои мысли, советовали ради деловых интересов развивать способность сохранять бесстрастное выражение.
«Вы, американцы, конечно, не станете вмешиваться», снова заговорил он и посмотрел на меня с какой- то гаденькой, – иначе ее и не назовешь, – улыбкой.
Не знаю, какого ответа он ждал. В конце концов, не я отвечаю за выработку нашей внешней политики. Будем надеяться, ответил я, что до войны дело не дойдет, сейчас во всех странах развернулось движение за мир.
«А, движение за мир», сказал он, «радикалы, сентиментальные дамочки, смутьяны, евреи…»
Справедливости ради замечу, что, вспомнив, с кем разговаривает, он покраснел, прямо запылал весь.
«Я, конечно, не вас имею в виду, господин Вернер, вы же понимаете. Вы знаете, о ком я говорю – низшие классы, русские, такого рода евреи».
Я не стал вступать с ним в спор. Проговори мы хоть пятьсот часов, мне бы все равно не удалось его переубедить. Мне хотелось поскорее выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха.
Германия производит впечатление мощи, несколько даже пугающей – шахты, сталеплавильные предприятия, электростанции. Во Франции, где основное внимание уделяется удовольствиям, развлечениям и комфорту, этого как-то не замечаешь. Будучи в Эссене, я посетил завод Круппа – промышленный гигант с бесчисленными цехами, складами, железнодорожными рельсами, напоминающий огромный муравейник или улей. Возможно, я ошибаюсь, но по сравнению с ним наши питтсбургские предприятия кажутся маленькими и безобидными.
На бельгийской границе я видел новые железнодорожные пути, проложенные сюда из самого сердца Германии. Бельгийцы хотят остаться нейтральными, но вряд ли это у них получится. Знаю, вы считаете меня пессимистом, но думаю, вы неправы; скептик, осторожный человек – да, но не пессимист. Простите, что-то я сегодня в мрачном настроении. Полагаю, после хорошего обеда, как всегда бывает, оно пройдет без следа. Временно прощаюсь с вами.
Любящий вас Пол.
P.S. Передайте привет дяде Альфи, тете Эмили и маленькой Мег. Я купил ей в подарок замечательную куклу.
11 августа 1912 г.
Дорогие родители!
Спешу вас обрадовать: сегодня ваш сын, Пол, пребывает в превосходном настроении. Час назад закончилась моя последняя деловая встреча, и теперь меня ждет неделя полного отдыха.
Проведя кропотливое расследование, как какой-нибудь первостатейный детектив, я выяснил адрес наших родственников и вчера дозвонился до Иоахима Натансона. Странное у меня при этом было чувство, волнующее, я бы сказал. Мы беседовали довольно долго, переходя с английского на немецкий и снова возвращаясь к английскому.
Не знаю, почему мы до сих пор не подумали о том, чтобы разыскать наших немецких родственников. Наверное потому, что всегда ездили в Германию с дедушкой и бабушкой Вернерами, которых мамина родня, конечно же, нисколько не интересовала.
Иоахим произвел на меня приятное впечатление. Ему двадцать два года, он выпускник нюрнбергского университета, журналист по профессии. Работает в крупной ежедневной газете. Живет в Штуттгарте с матерью; отец его умер в прошлом году. Я понял, что они хорошо обеспечены, потому что он объездил всю Европу, теперь собирается побывать и в Америке, особенно его привлекает американский запад.
Как же далеко ушли мы от нашего общего предка – уличного торговца в маленькой деревушке, о котором рассказывал бывало дядя Дэвид.
Мы пришли к выводу, что мы – Фредди, Иоахим и я – кузены в четвертом колене. Подумать только, здесь в Германии мы могли бы столкнуться с ним нос к носу в поезде или еще где, и так и не узнать, что он наш родственник, если бы не дядя Дэвид, который все эти годы изредка переписывался с немецкой ветвью нашего рода.
Иоахим предложил встретиться в Байрейте и пойти в оперу, а потом провести пару дней в Шварцвальде в отеле, где он всегда останавливается. Это будет необычная встреча для нас обоих.
Байрейт, 12 августа 1912 г.
Дорогие папа и мама!
Что за день был сегодня! Мы встретили Иоахима в холле нашей гостиницы. Дежурный администратор, которому мы сообщили наши имена, направил его прямиком к нам. Не знаю, какими он нас представлял, мы об этом не говорили, кстати надо будет спросить его об этом; про себя скажу, что я удивился – я представлял его другим, хотя каким конкретно, я и сам не знаю. Он немец с головы до ног. Белокурые
