– Ты выгнала бы меня вон, полагаю. За дверь. – И она выдавила из себя смешок, пытаясь показать, как эхо смешно.
– Выгнать тебя за дверь? Кто выгоняет дочерей за дверь? Но я бы, скорее, умерла сама, говорю тебе. – Мама сняла очки, ее бледное лицо стало кротким и грустным, у нее всегда появлялось такое выражение, когда она вспоминала о своих убитых родителях, о дне своей свадьбы, о том дне, когда родилась Дженни. – Это значило бы, что все, чему мы учили тебя, пролетело мимо твоих ушей. Уши да не слышат, значило бы это; напрасные слова. Все эти годы, вся наша жизнь выброшены, как мусор. Ох, ладно, что это за грустный нелепый разговор? Поешь мороженого со мной. Мне вдруг очень захотелось кофе с мороженым.
«Итак, все ясно, что меня ожидает», – подумала Дженни. Мороженое проскочило прямо в горло, не доставив никакого удовольствия. Ей припомнилось, как она ела мороженое за столом Мендесов, там у нее тоже было чувство отстраненности от сидящих в комнате. Здесь, однако, причина была в другом. Она почти физически ощущала, каково это быть в шкуре Маши – Марлен, принадлежать к ее поколению, иметь такое прошлое и такие воспоминания. Она понимала ее.
В понедельник, уже в колледже, ожидая возвращения Питера, она успокаивала сама себя: «Когда мы поженимся, даже если ребенок родится раньше, чем положено, все уже будет совершенно другим. Мама и отец будут рады за меня. Да и чьи родители не будут довольны, увидев свою дочь замужем за таким, как Питер? Все будет так чудесно, когда мы поженимся».
Его не было в понедельник на занятиях, не было и во вторник. Хороший это был знак или плохой? Хороший. Естественно, ведь нужно было сделать кое-какие приготовления.
Поздно вечером в среду в дальнем углу холла зазвонил телефон, и Дженни взяла трубку.
– Я вернулся, – сказал Питер.
Ее сердце учащенно забилось.
– И что случилось?
– Я расскажу тебе, когда увижу. – Его голос был ровным и безрадостным.
У нее упало сердце. Казалось, оно могло свободно перемещаться у нее в груди и иногда уходило в пятки.
– Я взял напрокат машину. Я заеду за тобой через десять минут.
– Взял машину! Куда мы поедем?
– Надо найти место, чтобы поговорить. Здесь рядом нет ни одного укромного местечка, чтобы какой- нибудь кретин не сунул свой нос.
– Это глупо, – начала было она.
– Десять минут. – Он повесил трубку.
На улице было дождливо и ветрено. Она надела плащ и уже ждала у двери, когда подъехал Питер. Она села в машину и увидела его серьезное лицо. Когда он наклонился поцеловать ее, она вместо губ подставила щеку.
Она знала, она знала.
– Выкладывай мне свои плохие новости, – сказала она.
– Ну уж не обязательно и плохие. Почему ты говоришь так?
– Потому что я знаю, не морочь мне голову, Питер. Расскажи мне все без утайки и сразу.
Он завел машину.
– Позволь мне найти какую-нибудь тихую улочку, поставить машину, и тогда мы сможем поговорить.
На какой-то боковой улице перед рядом неброских домиков он остановил машину. Шел мелкий моросящий дождь, и улица была пустынна. Когда мотор заглох, не было слышно ни звука, только капли дождя монотонно барабанили по крыше автомобиля, растекаясь по окнам.
– Ну, Питер?
– Они не хотят, чтобы мы поженились сейчас. – Он смотрел не на нее, а прямо перед собой, сквозь лобовое стекло.
У нее пересохло в горле.
– Нет? Что они хотят тогда?
– Они думают, они говорят, мы слишком молоды.
– Это правда. Мы молоды. – Она говорила уверенно. – А что насчет… мы можем назвать это маленьким осложнением? Или это неважно?
Теперь он повернулся к ней. В сером полумраке она смогла разглядеть беспомощное выражение на его лице.
– Дженни, не надо иронии. Ты не представляешь, что мне пришлось вынести.
Она мгновенно смягчилась, почувствовав его настроение.
– Извини меня. Но как с этим? Что нам делать?
– Они считают, тебе следует… избавиться от этого. Я объяснял, как ты относишься к этому, но ты знаешь, в этом есть смысл, Дженни. Я думаю, так лучше. Они убедили меня. В этом действительно есть смысл.
– Они убедили тебя, – повторила она. – Они думают, в этом есть смысл. В то время как это касается только меня. Какое отношение они, или ты, имеют ко мне, к моему телу?
