– Я думаю, Джилл смущает то, что ее родная мать не была замужем, – сказала мама. – Я думаю, ей кажется, что это отличает ее от других детей, от ее друзей. Я права, Джилл?
Отец снял очки и снова надел их. Каким-то образом этот жест придавал ему серьезность. Наверное, он именно так смотрит, когда разговаривает со своими пациентами, подумала Джилл.
– Послушай, дорогая, – сказал он. – Я смотрю на все со своей, немного эгоистической точки зрения. Если бы та бедная молоденькая девушка не оказалась в таком тяжелом положении, у нас никогда бы не было тебя. А ты самое лучшее, что когда-либо было у нас с твоей мамой. Разве ты этого не знаешь? А?
Она кивнула.
– Я думаю, я надеюсь, по крайней мере, что для тебя мы тоже самые лучшие.
– Я знаю. – Уже готовая расплакаться от такой заботы и внимания, она пересилила себя. – Но мне нужно знать… О, вы говорили мне, что у нее не было возможности заботиться обо мне, и, мне кажется, я это понимаю, но все же, как она могла сделать это? Могли бы вы отдать Марка?
Родители переглянулись. Оба они подумали о Марке, спящем в этот момент в своей кроватке. Он спал между двумя плюшевыми мишками, так что на его подушке лежало три головы. Когда заходишь в комнату взглянуть, как он спит, то чувствуешь запах детской присыпки.
Мама заговорила первой.
– Да. Если бы у нас не было дома, и мы не могли бы дать ему всего необходимого. Мы любим его так сильно, что смогли бы.
– Подумай, как же она должна была любить тебя, чтобы сделать то, что она сделала, – сказал папа. – Подумай об этом. И потом постарайся не думать об этом больше, если сможешь. У тебя впереди целая жизнь, большая и прекрасная, и тебе так много предстоит сделать. – Он положил руку на колено Джилл, рука тяжело давила, словно Джилл была его собственностью, и это был так приятно. Она хотела принадлежать им. Когда она положила свою руку поверх отцовской, у нее как будто комок растаял в горле, и слезы покатились из глаз.
– Ты хочешь что-то еще сказать, дорогая?
– Ну, я должна закончить рисовать генеалогическое древо.
– Давай посмотрим. – Отец взглянул на лист бумаги. – У тебя есть два выхода. Ты можешь сказать учителю, почему ты не хочешь делать это, или…
Мама перебила его:
– Я могу написать объяснительную записку вместо этого.
– Да. Или ты можешь заполнить клеточки теми данными, которые у тебя есть. В любом случае ты поступишь правильно.
Они оба, улыбаясь, стояли возле нее, но их брови были вопрошающе приподняты. Она чувствовала, что они ждали ответной улыбки, и именно сейчас, видя их вместе, она поняла, как ей поступить.
– Уже поздно, – сказала мама, – так что заканчивай домашнюю работу. – Ее ровный голос тоже успокаивал. – Можешь сегодня не принимать душ. Тебе нужно выспаться.
Оставшись одна, Джилл взяла ручку. У нее было две возможности. Немного подумав, она сделала свой выбор. Один путь вел в никуда, терялся в темноте, как в тех сомкнувшихся каньонах, которые они когда-то видели, путешествуя по горам. Другой был прямой дорогой, ясной, как день.
Она взяла ручку и стала заполнять клеточки. Отец: Джонас Миллер, родился в 1930 г., в Финиксе. Мать: Айрин Стоун, родилась в 1940 г., в Альбукерке. Дедушка: Отто Д. Миллер, родился в 1908 г…
Нельзя сказать, чтобы Джилл по мере взросления все больше задумывалась о тайне своего рождения. Она была слишком энергичной, слишком удачливой для этого и чувствовала себя слишком хорошо в кругу своей семьи. Но нельзя также сказать, что сомнения больше не посещали ее.
Иногда эта мысль вдруг всплывала в ее сознании, тревожная и беспокойная, но она усилием воли отгоняла ее прочь. Но чем старше становилась Джилл, тем труднее было избавиться от мучивших ее мыслей.
Однажды в выходной они отдыхали с друзьями возле Таоса. День был пасмурный и ветреный, солнце скрыто за облаками, и все же погода оказалась обманчивой, Джилл обгорела так, что у нее появились волдыри.
– Людям с вашей кожей нужно беречься от солнца, – предостерегал ее доктор. – Если у вас есть братья и сестры, передайте им, чтобы они опасались рака кожи. Это цена, которую платят рыжеволосые семьи за свою красоту.
Ее волосы были как клеймо! Иногда она даже хотела, чтобы волосы у нее были другого цвета. Если бы у нее были каштановые волосы, как у всех остальных в их семье, разве бы она так много думала о себе? Сейчас, увидев какую-нибудь рыжеволосую женщину высокого роста лет тридцати, она думала: «Может, это она?» Ее сердце начинало учащенно биться, но затем успокаивалось, когда она вспоминала, что мама говорила ей о темных вьющихся волосах. Тогда, значит, отец?
Самое ужасное было то, что она начинала чувствовать не только постоянную тоску, ее охватывало и осознание своей вины. Почему она не может принять жизнь такой, какая она есть?
Летом, за год до окончания школы, бабушка, которая преподавала французский язык, взяла Джилл и Люсиль во Францию. Это было незабываемое путешествие; все трое старались не говорить на английском даже между собой. Они путешествовали на местных поездах и автобусах по деревням далеко от туристических маршрутов. Они шли пешком по дорогам Франции, завтракали в тени деревьев. Бабушка была еще достаточно молодой и бодрой, чтобы шагать вместе с девочками, девочки же быстро уставали и не очень интересовались музеями и соборами, которые хотела показать им бабушка.
Последние несколько дней они провели в роскошном отеле на берегу моря. В отеле было много немцев, англичан и американцев. Однажды вечером, после того как бабушка и Люсиль поднялись в свои комнаты, Джилл познакомилась с девочкой примерно своего возраста, которая также, как и она, рассматривала в центре зала огромную, с комнату, клетку с экзотическими птицами. Они заказали мороженое и сели поболтать на террасе.
