столе, слегка покачивая ногой; он, должно быть, носит лаковые туфли и кашемировый пуловер. Она не была уверена, курит ли он трубку; но это было бы уж слишком похоже на расхожие представления о профессоре. Девушки наверняка кокетничают с ним. А мальчикам, вероятно, нравится его рост и мужественный облик. Но она действительно ничего не знала о нем.
– Ты женат? – спросила она.
– Я? А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Просто любопытство.
– Не женат.
– Я читала про тебя однажды. Это было в указателе американских ученых. Я была рада, что ты добился успеха. Ты достиг того, к чему стремился.
– Ты была рада? – Он удивился. – После всего, что произошло между нами, ты могла радоваться за меня?
– Одно с другим не связано, – просто ответила она. Он покачал головой.
– Ты слишком добра. Хотя ты всегда была такой. Дженни слегка улыбнулась. Конечно, она была добра к нему. И она сказала:
– Дело не только в этом. Я просто уважаю людей, которые не растрачивают себя по пустякам.
– Ну, я, конечно, не Шлиман на развалинах Трои, но я описал несколько интересных открытий в юго- западных пустынях, и я люблю преподавать, вот и все. Я вполне удовлетворен своей жизнью. Но расскажи мне о себе, о своей юридической практике.
Он говорил слегка шутливо, и она понимала, что это неуклюжая попытка отвлечь ее от ее мыслей, как- то изменить ее настроение. Но все вдруг стало странным и холодным снова. Зимний свет, тусклый и голубоватый, как разведенное молоко, казался несколько зловещим в этой маленькой комнате, которая была такой уютной ночью: выдвижные ящики комода были поцарапаны; белые занавески выглядели желтоватыми и истончились. Здесь витал призрак неудачи. Ответа от нее не последовало. И Питер заговорил снова, на этот раз более серьезно.
– Мне бы не хотелось оставлять тебя в таком состоянии одну. Так не хочется уходить.
– Возвращаешься назад, в Чикаго?
– Нет, я планировал провести здесь в городе неделю. Мне нужно встретиться с некоторыми людьми с кафедры археологии Колумбийского университета. Сегодня днем состоится конференция и обед. На следующей неделе мне придется лететь в Атланту.
Она ничего не спросила.
– У моих родителей сороковая годовщина их свадьбы. Знаменательная дата.
Она продолжала молчать.
– Я знаю, ты не хочешь слышать о них.
Она могла бы задать встречный вопрос: раз ты знаешь это, зачем говоришь о них? Но это было не в ее характере. Поэтому она только ответила:
– Это действительно не имеет никакого значения для меня, ты знаешь.
Он покраснел.
– Ну, я только хотел сказать, что должен ехать в Атланту. Иначе я бы остался и попытался помочь. Помочь Джилл и тебе… Ты знаешь, что я хочу сказать, Дженни. В основном, помочь тебе, хотя и не знаю, как.
– Я тоже не знаю. Так что тебе лучше поехать на юбилей в Атланту, – сказала она довольно холодно.
Он ощутил необходимость пояснить что-то.
– Это будет небольшое торжество. Семейный праздник. Большинство родственников умерло с тех пор как ты… я хочу сказать, там будет не так много людей. У Салли Джун нет детей.
Дженни могла представить их всех за темным полированным столом. Каждый из них сидит перед аккуратно свернутой белой льняной салфеткой. Зимой вид из высоких окон должен быть удручающий: темные вечнозеленые деревья и голые лужайки. У сестры нет детей, значит, у них нет внуков. Это, должно быть, очень болезненный вопрос, особенно для таких людей, как они, гордящихся своей родословной и заботящихся о продолжении рода. И она не смогла удержаться от вопроса:
– Неужели они никогда не спрашивали, никогда не упоминали?..
– Нет. – Она видела, что он был неспособен встретиться с ее взглядом. Еще он добавил: – Я часто удивляюсь, думают ли они об этом, или хотя бы говорят об этом между собой.
– Ты собираешься сказать им сейчас то, что знаешь?
– Я не уверен. Я не могу придумать, как это лучше сделать. А ты?
– Я? Я совсем не могу думать об этом, – с горечью ответила Дженни.
Они оба хранили молчание, пока Питер не сказал:
– Мне так не хочется оставлять тебя одну, но я должен идти.
– Конечно. Пожалуйста, иди. Не надо опаздывать из-за меня.
– Я позвоню тебе. Или, может быть, я снова забегу.
– Не нужно.
