силу которых пригодно для пропаганды, несмотря на существующее довольно сильное противодействие. Да, я думаю, это может иметь успех.
— А сколько времени понадобится?
— Та-ак… Социальное пространство, предназначенное для планируемой акции, одновременно «тесное» и «горячее», если пользоваться нашим профессиональным жаргоном. Я мог бы достичь высокого положительного К-фактора при помощи цепной реакции — если вся затея в целом вообще имеет смысл. Ситуация, строго говоря, беспрецедентная; я не в курсе слухов относительно Форда. Если нужно, я могу заготовить и начать распространять слухи, реабилитирующие его репутацию, а часов через двенадцать забросить информацию о том, что он с нами и с самого начала собирался бежать от людей…
— Я, честно говоря, сильно сомневаюсь в успехе.
— Думаете, ничего не выйдет?
— Не совсем, но…
— Вот видите! Правда об этом известна лишь самому Форду, да еще Господу Богу, а мы, грешные, можем лишь строить предположения. Но динамическая сила данных предположений — дело совсем другое! Заккур, стоит слухам дойти до вас в третий или четвертый раз, вы сами начнете им верить.
Психометрист замолчал и уставился в потолок, еще раз советуясь со своей интуицией, до блеска отшлифованной за сотню лет изучения человека.
— Да, должно подействовать. Если вы согласны, ровно через сутки можете делать публичное объявление.
— Лично я согласен! — заявил кто-то.
Через несколько минут Барстоу послал Лазаря за Фордом. Лазарь не стал объяснять, зачем потребовалось его присутствие, и Форд вошел в каюту, будто в зал суда. Он был уверен, что ничего хорошего ему ждать не приходится; поведение его выдавало полное отсутствие всякой надежды; смотрел он печально.
Лазарь уже успел привыкнуть к тоске в его глазах за те долгие часы, что провел с Фордом в рубке. Такое выражение Лазарю случалось видеть не раз: то был взгляд приговоренного к смерти, затравленного человека, которому нечего больше терять, взгляд зверя, пойманного в капкан и уставшего вырываться, взгляд этот нес в себе безысходную муку и уверенность в том, что конец близок.
Тоска Форда все усиливалась, и это озадачивало Лазаря. Все пассажиры корабля подвергались одной и той же опасности, и Администратор рисковал не больше других. Кроме того, сознание опасности обычно оживляет, а не угнетает. Почему же у него это так?
В конце концов Лазарь пришел к выводу, что тоска его — следствие состояния, предшествующего самоубийству. Но отчего? Лазарь долго размышлял над этим во время своих вахт и, в конце концов, сумел, к своему удовольствию, разобраться в логике переживаний Форда. Там, на Земле, решил Лазарь, Форд был важной персоной среди своих собратьев-недолговечников, и сознание своей избранности заслоняло от него все те эмоции, которые двигали человечеством, посчитавшим себя вдруг обездоленным. Теперь же он оказался мотыльком-однодневкой среди Мафусаилов.
У него нет ни опыта старших, ни честолюбия младших. Он чувствовал себя мельче всех — одним словом, обойденным. Имея на то основания или нет, он ощущал себя ни на что не годным, пенсионером, которого содержат исключительно из милости.
А для человека его склада, человека, привыкшего к активной деятельности, такое было просто немыслимо. Именно сила характера вкупе с гордостью толкали Форда к отчаянию.
Войдя в каюту, Форд тут же отыскал глазами Заккура Барстоу.
— Вы посылали за мной, сэр?
— Да, господин Администратор.
Барстоу кратко изложил ситуацию и меру ответственности, которую они собирались возложить на Форда.
— Вас никто не заставляет, — закончил он, — но если вы согласитесь, мы будем очень рады. Вы согласны?
Тоска в глазах Форда сменилась изумлением; у Лазаря отлегло от сердца.
— Вы не шутите? — медленно спросил Форд. — Вы действительно…
— Ну конечно же.
Форд ответил не сразу. Вначале он попросил позволения сесть. Для него нашли место. Тяжело опустившись в кресло, он закрыл лицо руками. Никто не произнес ни слова. Наконец он поднял голову и твердо сказал:
— Если вы этого хотите, я сделаю все, что в моих силах.
Кроме гражданского администратора требовался еще и капитан. До сих пор таковым фактически был Лазарь, но как только Барстоу предложил ему официально занять эту должность, он принялся отнекиваться.
— Нет-нет-нет! Я сюда не гожусь. Лучше уж в шашки побалуюсь. Вот Либби — дело другое! Серьезный, рассудительный, бывший офицер космофлота — в самый раз.
Под многочисленными взглядами Либби покраснел.
— Да ладно вам, — запротестовал он. — Конечно, мне приходилось иногда командовать, но я никогда этого не любил. Я по натуре подчиненный, а не начальник, а потому не чувствую себя в состоянии командовать кораблем.
— И все-таки на сей раз тебе не отвертеться, — сказал Лазарь. — Именно ты изобрел эту штуку для быстрого хода; больше в ней никто не разбирается. Похоже, ты сам себе задал работенку!
— Но это же совсем не одно и то же, — взмолился Либби. — Лучше я буду просто астронавигатором, это по мне. Но только пусть кто-нибудь руководит!
Зато Слэйтон Форд порадовал Лазаря, взявшись за дело решительно и всерьез. Смертельно измученный человек превратился в прежнего опытного руководителя.
— Командор Либби, то, что вы о себе думаете, здесь никакой роли не играет: каждый должен делать то, на что способен. Я согласился руководить общественной и гражданской жизнью, поскольку обучен этому. Но вот командовать кораблем учили вас, а не меня. Вы не имеете права отказаться.
Либби покраснел еще сильнее и, запинаясь, сказал:
— Я бы и не отказывался, если бы был единственным таким на борту. Но у нас тут сотни космонавтов, из которых несколько дюжин наверняка превосходят меня в опыте. Если поискать, подходящий человек обязательно найдется…
— Лазарь, как ты думаешь? — спросил Форд.
— Ну-у… Кое в чем Энди прав. Капитан либо вложит в корабль душу, либо нет. Так уж водится. Если Либби считает, что командира из него не выйдет, лучше, наверное, еще кого поискать.
У Джастина Фута была с собой кассета с реестром всех родичей, однако экрана, позволившего бы ее просмотреть, в каюте не оказалось. Все же присутствующие назвали по памяти множество имен и в конце концов остановились на кандидатуре Руфуса Кинга по прозвищу «Свирепый».
Либби разъяснил новому командиру различные тонкости, возникающие в связи с применением его двигателя.
— Предел досягаемости для звездолета определяется пучком парабол с осями, перпендикулярными курсу. Это — в предположении, что ускорение, получаемое посредством обычных двигателей, будет все время прикладываться так, что абсолютная величина настоящей нашей скорости — чуть меньше световой — останется постоянной. Для этого нужно, чтобы во время маневра корабль все время слегка разворачивался. Это не так уж трудно, поскольку разница величин нашего нынешнего и маневрового векторов велика. Грубо говоря, это можно представить, как ускорение под прямым углом к курсу.
— Да-да, я понимаю, — перебил его Кинг, — но почему вы уверены, что суммарные векторы всегда должны быть равны настоящему?
— Почему же, в их подгонке необходимости нет, если капитан считает иначе, — озадаченно ответил Либби, — но прикладывать маневровое ускорение так, что оно сделает конечную скорость корабля меньше
