После этого искать Бруно, конечно, не имело смысла.
— Когда шеф успокоится, я скажу ему: в следующий раз попробуйте сами угнаться за Бруно.
Хуже всех, однако, пришлось Луитпольду. Он бегал по кабакам, разыскивая Бруно. Курцман пригрозил, что уволит Луитпольда. если тот не найдет Бруно до десяти, и старый служака принял это всерьез.
В десять минут одиннадцатого Бруно и Луитпольд предстали пред начальнические очи. Ругаться уже не было времени. Бруно принялся упаковывать в спецчемодан рацию. Он находился в некоем трансе, то есть в своем обычном утреннем состоянии. Без двадцати пяти одиннадцать Бруно и Луитпольд сволокли тяжелый чемодан во двор, к машине. Везти Бруно на вокзал должен был Кессель.
— Поезжайте-ка с ними и вы, — велел Курцман Гюльденбергу, — надеюсь, вы сумеете хотя бы затолкать его в поезд.
Когда чемодан был наконец уложен в багажник, а Кессель, Гюльденберг и Луитпольд уже сидели в машине, Бруно вдруг замер, едва занеся ногу на подножку. Судя по его лицу, он напряженно прислушивался к процессам, происходившим внутри его огромного организма.
— Только этого нам и не хватало, — простонал Гюльденберг.
Но тут уж ничего нельзя было поделать. Бруно снова отправился наверх, но в этот раз он по крайней мере постарался не задерживаться. Без пятнадцати одиннадцать он наконец прочно и окончательно уселся в машину, так что рессоры отчаянно заскрипели под его весом. Гюльденберг еще захлопывал дверцу, перегнувшись через Бруно, а Кессель уже выруливал на дорогу.
Кессель дважды проехал на желтый свет и один раз на красный, на перекрестке. На Стахусе он свернул налево там, где не было левого поворота. Засвистел полицейский.
— Не обращайте внимания, — сказал Гюльденберг, — у нас номер фальшивый.
У вокзала Кессель остановил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена». Было десять пятьдесят восемь. Кессель и Гюльденберг выволокли из машины чемодан, а Луитпольд — Бруно. Они бегом понеслись к поезду, в котором уже закрывали двери.
— Его надо посадить в зальцбургский вагон! — прокричал барон, задыхаясь от быстрого бега. — Иначе он проедет до самого Берхтесгадена. Бруно плохо ориентируется в дороге!
Зальцбургские вагоны начинались, конечно, у самого паровоза.
Перронное радио уже прокаркало отправление.
Наконец они добежали до вагона с табличкой «Зальцбург».
Кессель распахнул дверь, и первым делом они с бароном втолкнули туда чемодан. Бруно не было. Минутная стрелка на вокзальных часах уже собирала силы перед прыжком к отметке «04», когда Кессель увидел Луитпольда, тащившего за собой Бруно. Углядев в каком-то киоске на перроне пиво, Бруно успел прикупить две бутылки.
Поезд уже тронулся, когда они втроем запихнули Бруно вслед за чемоданом и закрыли за ним дверь.
— А билет-то у него есть? — вспомнил Кессель.
— Есть, — кивнул фон Гюльденберг — я ему в карман засунул. Отдуваясь, они пошли к машине. На ветровом стекле уже красовался штрафной листок.
— Выкиньте его к черту — посоветовал Гюльденберг, — Машина казенная. Пуллах все уладит.
Вскоре после того августовского разговора с д-ром Шнапслером, — в котором тот хотя и отговаривал Кесселя от поступления на службу в БНД, причем делал это совершенно открыто и, как теперь все более убеждался Кессель, вполне искренне, однако сумел лишь сильнее заинтриговать его, а в конце предупредил, чтобы тот никому не рассказывал об их разговоре, какое бы решение ни принял, — Кессель в ответ на вопрос Ренаты: «А чего хотела от тебя эта странная фирма, 'Зибеншейн» или как ее там?» — сказал лишь: «Ничего».
— Из-за «ничего» они не стали бы писать тебе письма. И тем более приглашать в ресторан.
— Хотят, чтобы я делал для них рекламу. Составлял тексты и все такое.
Кессель тогда еще не знал, что это не ложь, а легенда, ему объяснили это позже, на курсах. Таким образом, в тот момент Кессель, сам того не зная, уже имел все, что полагается иметь секретному агенту: кличку, легенду и две тысячи марок, полученные от Центра.
— Ну, и что же? — продолжала допытываться Рената.
— Я еще подумаю.
Дальше этот разговор не продолжался, потому что Кессель предпринял ту самую злополучную попытку вздремнуть, которая была столь безжалостно пресечена Жабой.
Позже разговор о фирме «Зибеншу» тоже не возобновлялся. Сам Кессель ничего не рассказывал, а Рената, скорее всего, просто забыла. Так все и шло до 15 сентября, когда принесли перевод на очередные две тысячи марок. Рената устраивала Жабу в школу и взяла на два дня отгулы, а поэтому была дома, когда пришел почтальон. Она даже сама расписалась на квитанции и получила деньги, потому что Кессель в половине десятого утра еще лежал в постели.
Отправителем значилась фирма «Зибеншу».
— Фирма «Зибеншу» перевела тебе деньги, — сообщила Рената — Целых две тысячи марок. Денег у них, наверное, куры не клюют. Когда же ты успел столько наработать?
— Две тысячи марок?
— Может быть, это аванс?
— Может быть, — сказал Кессель.
— Я так и знала. Ты как всегда ничего не напишешь, и этот аванс потом придется возвращать.
— Не придется.
— У тебя что. с ними договор, с этой фирмой?
— Да, вроде как договор.
— И все-таки я не понимаю, какую работу ты можешь делать для подобной фирмы. Чем ты сумел их приворожить?
— Значит, сумел — уже несколько раздраженно ответил Кессель. — Иначе бы фирма «Зибеншу» не стала бы платить мне такие деньги.
Рената заметила раздражение Кесселя и обиделась. Она собралась и ушла, пока Кессель еще не встал. Одевшись, Кессель первым делом сходил в универмаг и купил себе к завтраку бутылку шампанского. Не маленькую, «самолетную», а настоящую большую, и не какого-нибудь простого, а «Кессельского марочного» за двадцать две марки.
В следующий понедельник — Кессель был дома один, Рената была на работе в книжном магазине, а Жаба — в школе, — ему позвонил д-р Шнапслер, в первый раз после их августовской встречи: он спрашивал, найдется ли у Кесселя время завтра вечером, с ним хочет поговорить какая-то «большая шишка из Центра» (он выразился именно так). Кессель согласился: да, время у него найдется. Тогда, сказал д-р Шнапслер, подходите завтра в половине восьмого к Максбургской башне.
Вот так и получилось, что вечером одного из последних дней сентября Кессель стоял у подножия Максбургской башни, вглядываясь из-под ее четырех арок в наступающую темноту во всех направлениях Магазины уже закрылись, и людей на улицах было мало. На парковочной площадке возле башни еще стояла деревянная трибуна, оставшаяся от Октябрьского фестиваля, прошедшего в воскресенье. Кессель уже подумывал, не пойти ли ему посидеть на трибуне, как показался взмыленный доктор Шнапслер. Он бежал, размахивая своим кейсом, и еле переводил дух.
— Извините, — вымолвил он наконец. — Вы давно меня ждете?
— Минут пять, — сказал Кессель.
— Что ж. тогда ноги в руки — и бегом.
Д-р Шнапслер повел Кесселя мимо башни к Променаду, а оттуда в сторону улицы Гантманштрассе, которая на самом деле не улица, а переулок. Туда они и свернули.
— «Шварцвельдер»? — догадался Кессель.
— Точно — удивился д-р Шнапслер — Вы бывали в этом ресторане?
— Да, и довольно часто, — признался Кессель, — Когда был миллионером. Теперь-то я давно туда не хожу.
Перед входом в ресторан д-р Шнапслер остановился, подал Кесселю руку и произнес: