момента, когда кольцо оказалось на пальце. Оно ей очень нравилось: разглядывая его с разных расстояний, с разных положений руки, Ирина стонала от наслаждения. Огорчало одно: целый месяц она еще не сможет его носить. Ужасно! А впрочем, почему? Ведь потихоньку-то можно. Сходить, например, в кино или посидеть в кафе, если рядом нет знакомых.
Витьку ее манипуляции с кольцом и рассмешили, и растрогали. Он предложил обмыть такое крупное дело. Зашли в ресторан, выпили шампанского, бросив кольца в фужер, и Витька заторопился «на объект», где ему предстояло сегодня провести ночь. Пригласил с собой и невесту — так просто, чтобы посмотрела, как выглядит современная бытовка строительных рабочих, но на самом деле его мысли и намерения были не очень-то чисты. Однако Ирина с негодованием отвергла его поползновения, сразу разгадав, в чем тут дело. Не то чтобы была особенно против, но в бытовке — никогда, ни за что, что он, с ума сошел в конце концов?! Совсем огрубел. Ну ничего, на первых же днях замужества она покажет ему всякие бытовки! Пусть увольняется как миленький и ищет приличную работу. Не обязательно биологом, мало ли Других хороших специальностей. Например, можно попробовать устроиться журналистом. Вполне престижно. «Мой муж журналист», — про себя произнесла она, в ответ на воображаемый вопрос подруги, и зарделась от удовольствия. Ирина стала сладко мечтать, сделалась рассеянной и на прощание поцеловалась с Витькой не пылко, как обычно, а довольно холодно. Он обиделся, фыркнул и ушел. Ирина простояла немного, освобождаясь от своих грез, и хотела уже бежать за ним, но раздумала. Нечего за ним бегать, никуда он теперь не денется, когда куплены кольца. Еще подумает, что перед ним преклоняются. Завтра позвонит как миленький. И она пошла своей дорогой, раздумывая, где бы ей купить вкусную мороженку.
Жених же сидел в бытовке и пил сухое вино. Еще днем он сбегал в магазин, купил бутылку, чтобы не скучно было вечером. Вдобавок он рассчитывал на визит Ирины. А она… Она! Ладно, придет и его время, пускай тогда попробует в чем-нибудь отказать…
Немножко повспоминал об утраченном дипломе, но совсем немного, чтобы не особенно огорчать себя всякими неприятными мыслями в такой роскошный, удивительный весенний вечер. Он допил вино и с теплой, размякшей душой вышел из будки, сел на чурбачок. Хорошо, нет ветра, звездочки переливаются на небе. Слабая лампочка над дверью будки светит тускло, неблизко, почти не освещая стройку, однако зыбкий. ничтожный свет ее делает бесчисленные ямы, другие впадины рельефными, контрастными, и — мрачными, таинственными. Ископаемым пауком распластался изуродованный экскаватор. Завтра его увезут в ремонт, а пока он стоит помалкивает, темнеет холодным железом. Витьке стало зябко и страшновато. Чтобы перебить это чувство, он достал из кармана фотокарточку Ирины, снятую прошлым летом на пляже. Когда разглядывал, в голову пришла крамольная мысль: «И это все, что я получу? Хм-м…» Но, подумав, заключил: «Что ж, в конце концов, и этого не так уж мало…» Вынул из коробки кольцо и приложил к пальцам Ирининой руки, вскинутой на снимке.
Рядом зашевелился кто-то, Витька вздрогнул и обернулся. За плечом стояла Комендантша. Она ласково глянула ему в глаза и потянулась к фотографии и колечку.
— Вы чего, бабушка? — вскрикнул он.
— Дай… дай сюда… — бормотала старуха, вырывая у него снимок и кольцо. Карточку она бросила на землю. Тотчас вынырнул из ночи черный пудель, подхватил легкий квадратик и сиганул во мглу, соединившись с нею, будто его и не было.
— За… зачем вы-ы? — хрипел Витька, задыхаясь от ужаса.
Комендантша села на чурбак, спихнув с него растерявшегося жениха. Он распростерся на земле, раскроив лицом тоненький ледок начавшей подмерзать лужи. «Что такое, что такое?» — отстукивало сердце. Витька повернул голову, скосил глаза вверх и увидал, что Комендантша примеривает его обручальное кольцо на свой безымянный палец.
— Кар-раул!.. Грабят… — тонко, пискляво застонал он.
— Что? Где? Кого грабят? — схватилась старуха.
— Отдай колечко, гадина! Оно не твое…
— Эх ты, сторож! Кого испугался-то? Бабушки старенькой, слабосильной. Забирай свое колечко! Неси его завтра к ювелирному магазину и продай барыге. Хоть капитал наживешь, а то так от него — никакого толку…
— Зачем барыге? Я с ним еще жениться буду, — закряхтел Витька, поднимаясь.
— Ой, не надо, молодой! — каркнула Комендантша. — Ой, не надо! Только душу надорвешь. Ровно три месяца двадцать два дня женат проживешь, а наследишь — на всю жизнь хватит. Разве ж они такого тебя ждут?
— Кто — они? Ты чего тут болтаешь, бабка?
— Не шуми. Мало испугался? Я могу ведь и больше испугать. Не очухаешься. Как кто — они? Будущая жена, с тестем, да с тещенькой. Кто ты теперь для них есть?
Господи! Откуда она все знает? Или просто так, обалтывает?
— Если вы не в курсе, — вежливо сказал Витька, — то я, к вашему сожалению, не вечный здесь работник. Я специалист. Биолог с высшим образованием.
— Биолог! Биолог он, глядите! А документ у тебя есть?
— А как же! — Специалист полез в карман, но, вспомнив недавнюю историю, хмуро сказал: — Его у меня сегодня какой-то рыжий дядька упер. Ну ничего, я найду. Если и не найду, пойду новый выпишу.
— Выпишешь, выпишешь, знаю… Только я на твоем месте и стараться бы не стала. Все равно ты по тому документу работать не будешь. Не твой он, зря было и учиться.
— Ну-ка, ну-ка, — внезапно разозлился Федяев. — Вы уж договаривайте, если на то пошло дело! Кем же я буду работать, по-вашему?
— Ох, беда с тобой! — Старуха махнула рукой и стала загибать пальцы. — Стропальщиком — раз, в уголовном розыске — два, администратором в цирке — три, шабашником по деревням — четыре, диспетчером на автобазе — пять… Хватит с тебя? А то устала я.
— Эх, бабушка! — Витька захохотал. — Выдумает ведь тоже — диспетчером, стропальщиком… кем там еще? Ладно, хватит тут темнить, отдай фотографию и дуй отсюда, не мешай сторожить объект!
Комендантша пожала плечами: как, мол, хочешь! — и хлопнула в ладоши. Пудель вынесся к ее ногам, она сняла с его клыка пробитую, словно компостером, фотографию. Витька стал засовывать ее во внутренний карман пиджака, и в это время над стройкой раздался тихий, неуверенный свист. А начавшись, сразу стал громче, мощнее и вдруг перелился в трель, сменившуюся длинной и причудливой руладой. «Соловей!» — догадался бывший молодой специалист, удивившись его внезапному пению в таком глухом, посреди каменного города стоящем месте. Он вспомнил темные, весенние соловьиные сады на своей родине, в далеком районном городке, откуда уехал учиться шесть лет назад, оставив мать одну зимовать и летовать в старом деревянном доме…
Часто-часто замелькала-замигала вдруг слабая лампочка над будкой; совсем потухла. И внезапно возле Витьки, сидящего на скамейке, забегало много людей. Ярко озарилось окруженное забором пространство: рядом с будкой, чуть ли не упираясь одним концом в недорытый котлован, стоял длинный стол, покрытый ткаными узорными скатертями. Многочисленная челядь, выскакивая из дыры в заборе, тащила к столу огромные блюда с жареным мясом, кашами, грибами, пирогами, изогнутые ковши с медовыми хмельными напитками. Сидящие за столом мужчины в нарядных кафтанах, с сальными от мяса рожами, сыто кряхтели, дремали — носами в испачканную скатерть, орали песни, кто-то рвал бороду у соседа. В середине сидела румяная, строгая Комендантша в платье из плохо гнущейся материи, слева от нее — плотный мужик с густой рыжей шевелюрой. Тот самый, утащивший из сберкассы Витькин диплом. Федяев хоть и не видел его прежде, однако сразу признал. Мужик был как мужик, с большим носом, далеко в щеки уходили широкие ноздри. Кафтан красный, вышитый цветами, со стоячим воротом. Только все это уловили Витькины глаза, как сзади его крепко взяли под руки, подняли со скамейки и потащили к столу. Он обвис, заболтал ногами и руками, засипел отказывающим голосом. Бросили на истоптанную за день бригадой и жильцами сырую весеннюю землю, измарали хороший костюмчик. Тут и за столом все замолчали, глядя на него, посасывая кости; шут с бубенчиками заплясал вокруг Витьки, ухая.
— Точно, что он, мать, жениться у нас надумал? — обращаясь к Комендантше и вперяя суровый взор в стоящего на расползающихся коленях бывшего молодого специалиста, спросил Рыжий.
— Чтоб мне с места не стронуться, милый сын Соловеюшко! Сама колечко меряла.
— А ведом ли тебе, непочтенный вьюнош, новый мой указ?
