— Ка… ка… какой еще указ? — спросил изумленный Витька.
— Что я каждого такого, как ты, загадкой пытаю. Отгадаешь — женись и живи, а если нет — эй, гридни, тащите плаху!
Чурбачок оказался перед самым Витькиным носом.
— Как вы смеете!..
Но его тут же сшибли ударом по уху на бок, и он снова завозился, поднимаясь.
— То-то… Слушай загадку. День да ночь — сутки прочь. Стоит середь земной тверди и хляби домушечко-избушечка. — Рыжий указал перстом на бригадную будку. — Оконцем — то на луну, то на солнце. Справа — море-окиян, слева — остров Буян. А как раз если аккурат прямо — растет дуб-дерево, соловьиная красота, высокая макушечка, зеленая верхушечка. Шел-проезжал мимо царь-государь. Рубил-рубил дерево — не срубил. Ехал мимо купец-молодец — пилил дерево три года и три дня — не мог спилить. Шел добрый молодец, гикнул, свистнул, стукнул кулаком — вот тебе и все. Упал дуб, тут ему и конец. Теперь: каков был у того молодца цвета кафтан?
— М-м… Зеленый, что ли? — напрягся Витька Федя ев.
Сидящие за столом заорали, застукали, забили кружками по скатерти. Комендантша визгливо и тонко смеялась, а Рыжий вложил в большой рот сразу шесть пальцев — по три с каждой руки — и страшно засвистел, загудел, выкатывая рачьи глаза. Дрыгающегося бывшего молодого специалиста уложили шеей на чурбачок, тонко вжикнула сверху сталь…
Очнулся он уже утром, когда совсем рассвело. Проснулся и огляделся кругом. Никакой Комендантши рядом не было. И стола не было, и никаких следов пира. Костюм его был чист. Возле двери на большом гвозде, куда вешали всякое барахло, нацепленная на дырку, проделанную клыком старухиного кобелька, висела Иринина фотография. Витька снял ее, заметил на обратной стороне буквы, прочитал. Шальным, раскошенным в разные стороны почерком было написано: «Каждую весну в соловьиную пору пытану бысть». И подпись из одной буквы: то ли «Ф», то ли «В», то ли «Б», то ли еще какая.
Он положил фотографию в карман, и на душе стало еще тяжелее. Неужели так жизнь и полетит, как сказала чертова бабулька: в шабашниках, диспетчерах, неизвестно в ком еще… Ну и ладно! Что ж таскать на себе, как крест, когда-то любимую и желанную, а теперь напрочь разонравившуюся, ненавистную специальность? Лучше уж на стройке, или в цирке, или где там… Он вынул колечко, побывавшее уже на пальце и его, и Ирины, и Комендантши, повертел его немного перед глазами, опустил обратно и пошел заколачивать дыру в заборе.
«Шалишь, чертовка! Все равно женюсь!» — приговаривал он, яростно взмахивая молотком.
Бригада, вскоре явившаяся на работу, нашла, что сегодня на стройке, на удивление, все в полном порядке и ничего не исчезло. Тут же было решено, что ночные дежурства, пожалуй, имеют свой смысл.
Утром же на стройке появилась Комендантша. Когда она, переругавшись со всеми и пригрозив сыном-следователем, собиралась уходить, Витька подошел к ней и тихо спросил:
— И как прикажете это понимать?
— Что понимать?
— То, что было.
— Эх, мальчик! — Бабка потрепала его по плечу. — Что тут понимать-то? Ты вот шибко грамотный, а я — нет. Ты двадцать четыре года на свете прожил, а я — в сто раз супротив твоего. Ты вот пожил бы столько-то, тогда узнал…
— Вы меня не путайте! Вы чего меня путаете? Отвечайте прямо на вопрос! — жалобно взвизгнул бывший молодой специалист.
— Путаю я его! Ну и иди давай! Обожди, время пройдет, каково тогда с тебя спросится! Аль ты до моих годов в ребенках ходить надумал? Это ведь шибко просто. А мужиком надо ставать, человеком. Обожди-и, еще не добралась я до тебя. Иди, иди, кому сказала!
И Витька в страхе отошел к стоящей поодаль бригаде.
— Что это у тебя за секреты с бабуськой появились? — спросил его дядя Миша. — Или вы теперь уж на пару с ней договорились нас гонять? Ой, умора была на вас смотреть! — захохотал он.
— Смейся, смейся, — со злорадством сказал ему Федяев. — Сегодня, кажется, тебе дежурить? Ну, смейся давай!..
В обеденный перерыв он еще раз тщательно обследовал место, где происходили ночные дела. И — нашел! Нашел-таки затоптанную в землю позолоченную кисточку с бахромой. Кто-то, видно, оборвал ее со скатерти. Витька хотел сначала взять ее себе, однако, подумав немного, схватил лопату и быстро закопал находку в котловане.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
Дядя Миша, Михаил Иванович Мохнутин, считал себя человеком не простого, но государственного ума. Неуклонно и неустанно выискивая недостатки в окружающей жизни, он как путем непосредственного обращения в соответствующие инстанции, так и иными доступными способами бичевал их и требовал устранения. Оставшись сегодня на дежурство, он не стал заниматься разной чепухой, вроде борьбы с шастающим через стройку людом, а сразу засел в будке и начал писать бумагу известному работнику областного масштаба товарищу Соловью. На тему о гвоздях. Ведь, как известно, опалубка для фундаментов и прочих бетонных сооружений сколачивается из досок, посредством скрепления их гвоздями. После же того как фундамент готов, бетон застыл, надобность в опалубке пропадает, и она просто выбрасывается. Сколько тратится зря дефицитного материала — гвоздей! Предложение дяди Миши исходило из того, чтобы внедрить на первый раз хотя бы в разрезе области массовое, организованное выдергивание гвоздей из досок силами бригад, с установленным процентом потерь и обязательной отчетностью в отдельной графе, заполняемой мастерами. Сначала, когда пришла в голову такая идея, дядя Миша предложил осуществить ее в своей бригаде. Личный состав, однако, отнесся к этому весьма прохладно: вот, была еще нужда дергать гвозди из грязной опалубки! Тоже, нашел дурачков. Бригадир же Костя сказал: «Надо тебе, так вытаскивай, а народ не буровь. Что тебе гвозди? Есть так есть, хорошо, нет — так привезут, куда денутся?» — «Но ведь економия!» — вскричал Мохнутин. «Економия!» — усмехнулся бригадир. Дядя Миша сам было начал выдергивать гвозди из опалубки, однако скоро бросил, потому что понял, как это тяжело — без моральной поддержки, без прямых указаний начальства. Притом при втором использовании гвозди гнулись, ломались. Но дядя Миша, взявшись за дело, уже не бросал его. Что такое, в конце концов?! Должно же быть им какое-то применение, этим гвоздям! Совсем негодные можно сдавать в металлолом, привлечь к важному делу пионеров. А годные — исправлять специальным прессом, и в создании пресса должна сказать свое слово наука. Таким образом, все новые и новые слои общества включались в реализацию идеи плотника- бетонщика Мохнутина. Правда, только в его мыслях, мечтах. А на самом деле никто пальцем о палец не ударил. Совсем обюрократились, отгородились от жизни некоторые руководящие товарищи. Дядя Миша ходил по конторам, отделам, управлениям, канцеляриям, требовал скорейшего разрешения вопроса, а ему показывали его заявления с такими резолюциями: «Нецелесообр.»; «Рассм. Ответ получить у тов. Онисько»; «ОТиЗ! Подсчитать экон. неэффективность предложения, с уведомлением товарища»; «Тут что-то есть! Предлагаю вынести вопрос на коллегию»; «Клара Конст.! Вы забыли, что я не решаю подобных проблем! Возмутительно! Переправьте Кукуеву» — и т. д., т. д., т. д… Постепенно, однако, круг сужался, сужался, сужался — и вот теперь в центре его маячил только один ответственный работник — товарищ Соловей. От него зависело, дать или не дать ход дяди Мишиному предложению, а значит, будут ли правильно использованы средства, будут ли задействованы школьники в столь важном деле, получит ли наука соответствующее задание на разработку? Плотник-бетонщик уже состоял с ним в заочной переписке, и она проходила весьма благополучно. Последняя резолюция руководящего товарища на заявлении гласила: «Автору! Тов. Мохнутину! Подготовьте более развернутое обоснование идеи! Запишитесь на прием!»
Прием этот предстоял сегодня, в семь ноль-ноль вечера, дядя Миша записался на него еще месяц назад. А пока он, пыхтя и напрягая мозг, зачем-то слюня кончик шариковой авторучки, писал то самое «развернутое обоснование идеи». Сначала он написал про общий подъем строительства, упомянув
