мужчины. Они ворвались в шатер и изнасиловали тебя. И что ты получила за это? Ничего! Женщины всегда страдают от грубого обращения, но умные женщины понимают, какую выгоду могут они из этого извлечь. Если выгода состоит в том, чтобы душа не рассталась с телом, меня она устраивает. Таков мой выбор, и это единственный путь, который мне известен.
Розалан отставила миску похлебки и придвинулась к Валентине, заговорив уже не таким враждебным и резким тоном.
– Бедная голубка! Ты боишься будущего. Я тоже. Но у меня еще есть надежда.
В тот вечер Валентина все-таки отказалась от своей порции похлебки и провела долгие ночные часы, молча глотая горькие слезы до самого рассвета. Однако на следующий день к полудню она попросила, чтобы ее подняли на верблюда, где уже сидела Розалан, и принялась, как и бедуинка, прятать свое красивое лицо от немилосердного солнца и укусов оводов.
К радости Розалан, Валентина стала втирать бараний жир в ступни и проявлять больше интереса к расчесыванию волос и вытряхиванию из локонов упрямых песчинок, набивавшихся то и дело.
День за днем извивающийся меж песков длинный караван, сопровождаемый надежной охраной, приближался к Дамаску – к будущему путешественников. Так как закованные в кандалы пленники не могли передвигаться слишком быстро и приходилось часто делать привалы из-за маленьких детей, то прошло несколько недель, прежде чем караван достиг ворот древнего города.
К этому времени, по совету Розалан, Валентина уже съедала свои порции похлебки и старалась заснуть холодными ночами. Ее волосы снова превратились в темное, как ночь, облако блестящих локонов, а руки и ступни вновь стали мягкими и нежными, благодаря бараньему жиру. И вместе с преображением внешности восстанавливался и ее дух – стойкость нужна была Валентине, чтобы выжить.
Однажды после полудня, когда солнце ослепительно сияло, застыв высоко в небе, караван обогнул холм, и перед путешественниками открылся вид на Дамаск.
Всех, кому предстояло пройти через торги, заковали в кандалы и только после этого прогнали через городские ворота. К тому времени солнце уже село и тьма опустилась на узкие улочки и рынки. Валентина цеплялась за руку Розалан, опасаясь, что ее разлучат с подругой. У самой бедуинки ладонь была влажной от пота, выдавая волнение мусульманки.
– Что же с нами будет? – тихо спросила Валентина.
Розалан пожала плечами:
– Одному Аллаху это известно! Стражник, шагавший рядом с ними, ответил:
– Все не так уж плохо! – отозвался он добрым голосом. – Малик эн-Наср запросил высокую цену за своих людей. А чем выше цена, тем лучше с вами будут обращаться после торгов. Сейчас женщин отделят от мужчин и разместят в разных кварталах. У вас будет время отдохнуть, умыться и приготовиться к торгам. Я нисколько не сомневаюсь, что такие красивые женщины, как вы, займут высокое положение в гареме верховного владыки, – он подбадривающе кивнул и продолжил обход колонны пленников.
– Вот видишь, голубка, что я тебе говорила? – лучезарно заулыбалась Розалан. – Ты сама слышала, что он сказал: скорее всего, мы отправимся в благоуханный гарем верховного владыки! Благослови же свою судьбу, Валентина! Аллах улыбается тебе!
В квартале, огороженном со всех сторон стенами, бедуинка и ее подруга вместе с другими женщинами каравана были вымыты, умащены благовониями и наряжены в одежды из тончайших тканей и драгоценные головные уборы. Браслеты украшали руки повыше локтя и щиколотки ног у мягких туфелек из козьей кожи. Розалан помогла Валентине облачиться в этот странный для нее наряд и отступила, залюбовавшись девушкой. Прозрачная юбка держалась на серебряном поясе, охватывавшем бедра, короткая кофточка сиреневато-синего цвета была расшита серебряными нитями.
– Я никогда прежде не видела таких роскошных нарядов! – воскликнула Розалан, подхватывая щетку для волос, чтобы причесать подругу.
Валентина чувствовала себя обнаженной. Серебряный пояс не прикрывал живота, а кофточка оказалась такой короткой, что едва скрывала грудь. Розалан украсила шею девушки тонкими цепочками. Соскользнув в ложбинку груди, они приятно холодили кожу. Широкая пышная юбка спускалась до самых пальцев ног, но сквозь тонкую ткань просвечивалось тело.
– Я не могу в этом наряде показаться перед людьми!
Терпение бедуинки истощилось. Она схватила Валентину за плечи и встряхнула.
– Ты покажешься в этом наряде перед людьми! Ты должна это сделать! Лучше уж оказаться в гареме богатого калифа, чем в серале. В гареме хозяин пошлет за тобой и станет оказывать тебе знаки внимания и уважения, как женщине, вошедшей в его семейство. А хочешь, я расскажу, что будет с тобой в серале? Знаешь, скольким мужчинам тебя заставят там прислуживать? Если же откажешься, засекут плетьми до смерти! Ты не догадываешься, как долго может надеяться прожить женщина в публичном доме? Уверяю тебя, Валентина, коротка жизнь у тех, кто попадает туда. Мужчины заразят тебя дурной болезнью и станут избивать лишь потому, что злые демоны вселились в их души!..
– Замолчи! – крикнула Валентина, зажимая уши ладонями, чтобы приглушить голос подруги.
– Подумай обо всем хорошенько! – потребовала Розалан, устремив взгляд своих черных глаз прямо в глаза Валентины. – Чтобы снова оказаться среди своего народа, тебе надо прежде всего выжить! И не ропщи на…
– …судьбу! Вот что ты хочешь сказать! Не ропщи на судьбу! О, как мне надоело выслушивать от тебя все это!
– Я об этом догадываюсь, но ведь на самом деле ты меня не слушаешь! Верно, нельзя роптать на судьбу, но ты должна научиться смягчать ее удары. Ты, что же, вечно будешь сидеть и ждать, когда кто- нибудь другой позаботится о тебе и никогда не станешь заботиться о себе сама? Куда же подевалась твоя смелость? А мужество? Ты ропщешь на судьбу, все же отдавая себя в ее власть! Наверное, судьба обрекала меня на смерть в пустыне от голода, когда умерла моя мать. Но я еще девочкой стала зарабатывать себе на жизнь и не роптала на судьбу, а просто не позволила ей довести меня до смерти. Валентина, порой ты очень глупа!
Преисполнившись отвращением, Розалан удалилась. Валентину задели за живое слова бедуинки. Правду ли она ей сказала? «Неужели на самом деле я всегда ждала, чтобы кто-то другой позаботился обо мне? Значит… у моей подруги создалось именно такое впечатление: ни мужеством, ни смелостью я, по ее
