зажав в одной руке нож, другой запрокинул на себя его молчаливую голову, подмигнул притихшему Петьке и быстрым движением провел по этой шее красную черту.
«Чикнул» – как он сам потом сказал бабке Дарье.
– Чего уставился? – заговорила тетка Алена, закончив наконец со своими улыбками и даже как будто поеживаясь под Петькиным взглядом. – Жри давай… Выблядок.
Петька автоматически сунул еще несколько ложек каши себе в рот, но потом вдруг сообразил, что «выблядком» здесь в лагере его пока никто не называл. Никто даже и не знал, что он выблядок.
– Эй, ты чего? – закричала тетка Алена, вскакивая на ноги и вытирая серые брызги каши с лица.
Правда, Петька подумал – не «с лица», а «с морды».
– Перестань! – крикнула она, отскакивая еще дальше.
Петька успел еще два раза садануть ложкой по каше так, чтобы она шрапнелью летела из тарелки в сторону тетки Алены, но тут его схватил за руку Одинцов.
– Отставить! – строго сказал он.
– Сбесился, что ли? – заорала тетка Алена, растопырив руки и с тревогой осматривая свое самое праздничное платье, как будто Петька брызгался не овсянкой, а, к примеру, говном.
– Я больше не буду, – быстро сказал Петька и укусил старшего лейтенанта за руку.
– Ох, еб! – сказал тот, отшатываясь от него всем телом.
– Батарея, огонь! – скомандовал Петька, и в тетку Алену полетели уже не брызги, а целые пригоршни овсянки.
Он больше не шлепал по ней ложкой, а прямо зачерпывал и швырял большими шматками. Причем, разумеется, весьма метко. Артиллеристы товарища Сталина не мажут.
– Орудия к бою!
– И-и-и! – визжала тетка Алена, пытаясь закрыть лицо руками, но Петька лупил бронебойными, которые легко пробивали оборону противника и шлепались густыми комками ей в лоб, в щеки и в грудь.
Петька вел огонь на такой бешеной скорости, что пока Одинцов сообразил, что к чему, и сгреб его в охапку, тетка Алена оказалась обстреляна уже с ног до головы. Каша была у нее в волосах и на шее, которую она так томно выставляла всего минуту назад, на сиськах, на пузе – в общем, везде. Петькина батарея отработала на «отлично».
– Ты… ты чего? – изумленно пробормотал старший лейтенант.
– Я больше не буду, – заученно повторил Петька и бросил ложку под стол.
Бой был окончен.
С минуту в столовой царила гробовая тишина. Старший лейтенант Одинцов и тетка Алена молчали, не в силах поверить тому, что произошло, а Петька молчал, наслаждаясь результатами своей артподготовки. Ему лично поверить во все случившееся было очень легко. Он просто сидел и терпеливо ждал, когда эти двое очнутся.
Не дождавшись, Петька перевел взгляд с устряпанной тетки Алены на стол, где посреди больших и маленьких лужиц каши рядом со старшим лейтенантом лежала его фуражка. Каким-то чудом овсянка, пролетая прямо над ней, на сукно ни разу так и не попала.
– А научи меня правильно честь отдавать, – сказал Петька, неожиданно переходя с Одинцовым на «ты».
– Вот засранец, – протянула наконец тетка Алена.
– Ты на себя посмотри, – улыбаясь во весь рот, сказал он.
* * *
По поводу «улыбаться» Петька редко употреблял это слово. Чаще он говорил «скалиться», «лыбиться», «щериться» или вообще молчал. Он думал – а чего говорить? И так все понятно. Улыбайся не улыбайся – лишнего пожрать все равно не дадут. Бабка Дарья, так наоборот, еще поварешкой засветит по кумполу. Ей лишний раз улыбнешься – она сразу скумекает, что у тебя на уме. Поэтому Петька чаще обходился серьезной рожей. Так было безопасней. Да и взрослые вокруг не особенно улыбались. Хотя вроде бы сами себе раздавали жратву.
Из улыбок Петьке запомнилось более-менее лицо дядьки Юрки, когда разгуляевских мужиков посадили на военкоматский грузовик и повезли в райцентр получать обмундирование, а оттуда – дальше на фронт. Петька долго бежал тогда за машиной, глотал пыль, а дядька Юрка сверху ему улыбался – немного растерянно, правда, потому что боялся, наверно, что Петька может упасть, но все равно улыбался. А дядька Витька сидел рядом и хмуро смотрел в борт. Так и уехал на войну с опущенными глазами.
Вылетев теперь пулей из ворот лагеря, Петька попрыгал вокруг кустов, посвистел, пошвырял за забор камнями, а потом, чуть-чуть успокоившись, начал бегать между деревьями и козырять. Он на секунду замирал у шершавых стволов, рывком бросал правую руку к виску, хлопая левой по макушке, снова свистел, кувыркался по траве через голову и бежал дальше. Так весело ему не было еще никогда.
Хотя врача для Валерки найти так и не получилось.
– Эй, шкет! – внезапно окликнул его кто-то с дороги. – А ну-ка, иди сюда, значится. Чего там носишься, как стрекозел? Сдурел, что ли?
Петька замер с бьющимся сердцем и вытаращенными глазами, перестав не только дышать, но даже соображать. Так застывает в степи тарбаган, застигнутый врасплох незаметно приблизившимся человеком. Перепуганный до смерти и не способный сделать ни одного своего крошечного мохнатого шага.
– Иди сюда, кому говорят!
Петька выглянул из-за кустов и увидел на дороге двух охранников. Один из них был тот самый молодой солдат с большим ртом, который ехал в чехарде на спинах других и которого за частушку потом ударил по лицу ефрейтор Соколов. Второго Петька с испугу еще не успел разглядеть.
– Ты тут японца бродячего не видал? – спросил этот второй.
Петька перевел на него застывший взгляд, и второй тоже оказался знакомым. Это был солдат с седой головой.
– Глянь-ка! – сказал он. – Да это же тот шкет, который старшего лейтенанта искал. Нашел, нет?
Петька медленно кивнул. Он все еще не мог прийти в себя после побега из столовой, а потом – из лагеря. Веселье подрагивало в нем, как часовой механизм уже запущенной в действие бомбы. Чертиками подпрыгивало где-то между сердцем и животом.
Петька много раз спорил с Анной Николаевной в школе, заявляя, что сердце у него находится прямо над пузом, а не слева, как утверждала учительница, но она неизменно выпроваживала его за это дело из класса и ставила двойку. Изгнанный Петька заглядывал потом с улицы в окно, задирал до горла рубаху, слюнявил химический карандаш и рисовал на груди фиолетовое сердце. Точно между твердых от холода сосков. Сердце выходило кривое, но зато по центру.
– Ну так чего? – сказал охранник с седой головой. – Видел японца?
– Какого?
– Ну, такой в годах уже. Травки разные собирает, значится. Аптекарь, япона мать.
– Не-а, не видел, – протянул Петька.
– А чего тогда спрашиваешь – какой? Других, что ли, видел?
– Не-е, и других не видел. Я с Разгуляевки. Япошки туда не доходят.
– Ясно, что с Разгуляевки. А чо тогда шляешься тут?
Петька понимал, что охранники злятся не на него, но на всякий случай спрятался за кустом.
– Эй, ты куда? А ну вылазь оттуда!
– Дяденьки, не видал я никакого японца. Мне домой надо! К мамке.
– Ну и дуй себе, раз не видел! Чего трешься здесь? Тут охраняемая территория.
Солдаты присели у дороги на корточки, сняли со спин автоматы, положили их на траву, вынули кисеты и начали слюнявить бумажки.
Петька, рядом с которым – буквально рукой подать – тускло поблескивали дисками настоящие «ППШ», уйти уже так просто не мог. Сам себе потом не простил бы.
– Дяденька, дай автомат подержать.
– Пошел отсюда!
– А закурить?
– Я кому сказал!
