Дьяволы дня 'Д'

переполняла религиозная энергия. Но я не думаю, что он правильно оценивал важность того, что ему предстояло сделать. Я не думаю, что он понимал, насколько это было ужасно. Я думаю – без злобы, – что он был один из тех священников, которые рассматривают мистицизм как фейерверк во славу истинной веры. Обратите внимание: американцы заплатили ему большие деньги. Их было достаточно, чтобы выстроить новую колокольню и молитвенный дом. Его нельзя в этом винить.

Я кашлянул. В доме отца Энтона было ужасно холодно, и он, кроме экономии на тепле, был склонен, кажется, беречь франки и на электричестве: в комнате было так темно, что я мог едва различать его, и единственное, что я отчетливо видел – это блеск серебряного креста, висевшего у него на шее.

– Что я не понимаю: зачем он был им нужен? Что он делал для них?

– Он так и не объяснил этого ясно, месье. Ему заткнули рот клятвой сохранять секретность. Да кроме этого, я не думаю, что он правильно понимал, что от него требовалось сделать.

– Но танки, черные танки…

Старый священник повернулся ко мне, и я смог разобрать только влажный блеск его слезящихся глаз.

– Черные танки – это то, о чем я не имею права говорить, monsieur. За тридцать лет я сделал все, что мог, для того чтобы этот танк был убран из Понт Д'Уолли, но все что мне отвечали, – это то, что он слишком тяжел и буксировать его не экономично. Но, я думаю, правда в том, что они слишком боятся его тревожить.

– Почему они должны бояться?

Отец Энтон открыл ящик своего стола и достал маленькую табакерку из красного дерева с серебряной отделкой.

– Вы нюхаете? – спросил он.

– Нет, спасибо. Но я бы не отказался от сигареты.

Он передал мне портсигар и затем с хрюканьем втянул в свои, похожие на пещеры ноздри, две обильных щепотки табаку. Я всегда думал, что люди после этого должны чихать, но отец Энтон только фыркнул, как мул, и расслабился в своем скрипучем вращающемся кресле.

Я поджег сигарету и произнес:

– Внутри танка до сих пор что-то есть?

Отец Энтон подумал и ответил:

– Возможно. Я не знаю, что. Его преподобие Тейлор никогда об этом не говорил, а когда они запечатывали башню, никого со всей деревни не подпустили ближе, чем на полкилометра.

– Они дали какие-то объяснения?

– Да, – сказал отец Энтон. – Они сказали, что внутри была какая-то мощная взрывчатка и что была некоторая опасность взрыва. Но, конечно, никто из нас не поверил в это. Зачем бы им понадобился священник для закупорки нескольких футов ТНТ?

– Так вы верите, что с этим танком связано что-то нечестивое?

– Это не я верю. Это, очевидно, ваша Армия верила, а надо еще поискать большего скептика, чем солдат. Зачем Армия пригласила священника, чтобы он занимался с ее вооружением? Я только могу предположить, что с танком связано нечто, не согласующееся с законами Божьими.

Я не был полностью уверен в том, что он хотел этим сказать; но того, как он это произнес, – медленно и шепеляво, – того, какими получались эти слова в холодной и напоминавшей склеп комнате, – словно мертвые цветы, – было достаточно, чтобы я похолодел и почувствовал необычный страх.

– Вы верите в голоса? – спросил я.

Отец Энтон кивнул.

– Я сам их слышал. Любой, кто достаточно смел, чтобы подойти к танку после наступления темноты, может их услышать.

– Вы сами слышали их?

– Но это неофициально.

– Ну, а если между нами?

Старый священник высморкался в платок.

– Между нами, конечно, я считал это своим делом. Последний раз я посещал танк три или четыре года назад и провел там в молитве несколько часов. Это не принесло пользы моему ревматизму, но теперь я уверен, что танк – это инструмент злых сил.

– Вы слышали что-нибудь определенное? Я имею в виду, что из себя представляют эти голоса?

Отец Энтон очень тщательно подбирал слова для следующей фразы.

– Они, по моему мнению, не принадлежали людям.

Я хмуро на него посмотрел.

– Я не понимаю.

– Monsieur, что я вам могу сказать? Они не были голосами людских душ или людских призраков.

Я не знал, что после этого говорить. Несколько минут мы сидели в тишине; день за окнами становился все темней, с той примесью зелени, которая всегда предвещает снег. Отец Энтон, казалось, был глубоко погружен в свои мысли, но спустя некоторое время, он поднял голову и произнес:

– Это все, monsieur? Мне нужно продолжать дела.

– Ну, пожалуй, да. Все это кажется какой-то тайной.

– Дороги войны всегда таинственны, monsieur. Я слышал много рассказов о странных и необъяснимых событиях, происходивших на полях сражений или в концентрационных лагерях. Иногда случались святые видения, пришествия святых. У меня был прихожанин, который сражался при Соме; он клялся, что каждую ночь его посещала Святая Тереза. Видели чудовищ и посланников ада, разыскивавших трусость и жестокость. Говорили, что комендант СС держал собаку, одержимую дьяволом.

– А этот танк?

Бледные, иссохшие руки благоговейно вытянулись вверх.

– Кто знает, monsieur? Это вне моего понимания.

Я поблагодарил и поднялся, чтобы уходить. Комната старика была подобна темной и затхлой пещере.

– Как вы думаете: это опасно? – спросил я.

– Проявления зла всегда опасны, мой друг – произнес он, не повернув головы. – Но самая надежная защита от зла – это непоколебимая вера в Господа нашего.

На мгновение я остановился возле двери и напряг глаза, чтобы разглядеть во мраке старого священника.

– Да, – промолвил я и затем спустился по холодной и тихой мраморной лестнице к передней двери и вышел на морозную улицу.

Я не поехал прямо туда отчасти из-за того что ждал, пока сгустятся сумерки, отчасти потому, что все услышанное вызвало во мне странную нервозность. К семи часам, после того как я сделал, однако, окольную прогулку по грязным деревням долины Орне, мимо скотных дворов, и домов с облупившейся краской, и придорожных храмов, где в вечернем холоде печально склонились бледные изваяния распятого Христа, мимо покрытых плотной темнотой деревьев и холодных, шелестящих полей, – я приехал к ферме Пассареллов и остановился на дворе.

Я вылез из «Ситроена» и направился к двери дома. Вечер был холодным и тихим. На какой-то другой ферме, через долину, брехала собака, но здесь все было тихо. Я постучал в дверь и стал ждать.

Открыла Мадлен. На ней была голубая, клетчатая ковбойка и джинсы, и она выглядела так, словно только что сменила колесо трактора.

– Ден, – сказала она, казалось не удивившись. – Ты что-нибудь здесь оставил?

– Нет, нет. Я вернулся за тобой.

– За мной? Je ne comprends pas.[22]