трехметровым пассажиром «Майбаха» и его изящной спутницей, полтора метра в талии. Едва успев подумать об этом, я сталкиваюсь перед входом как раз с таким трехметровым футуристическим чудовищем, чья латексная маска напоминает Клыкозабра из сказки, которую в детстве читала мне бабушка. Чуть поодаль пляшут зажигательные обезьянки – танцоры в костюмах, умудряющиеся крутить файр-шоу хвостами. Декорация к русскому карнавалу периода активного декадентского саморазрушения. Экстерьер, в который органично вписываются черные пиджаки плечистых бодигардов. Я набираю номер пиарщицы и сообщаю о своем прибытии. Пока жду ее, продолжаю осматривать окрестности и вдруг вижу странную девушку на заднем сиденьи джипа, медленно выезжающего с парковки. Девушка колотит ладонью в заднее стекло, ее рот открывается, как у рыбы в аквариуме, она кричит только одно слово. Я присматриваюсь к артикуляции, и мне кажется, что это слово: «Помогите!» Но в этот момент джип срывается с места и отъезжает, взвизгнув шинами.
Как ведьма на метле из жерла вулкана, пиарщица Белки вылетает из ресторана с бейджиком Stuff и виноватой улыбкой.
– Скорее, скорее! Белка уже начала! – забыв о приветствиях и церемониях, она протаскивает меня мимо монолитных охранников, которые – я вижу по их лицам – с великим удовольствием сделали бы мне подножку, а после – контрольную подножку. Но их призвание сегодня не располагает к мелким шалостям.
– Там… там… девушка звала на помощь!
– Ерунда! Тебе показалось, тут полно охраны, кто-нибудь разберется…
Из зала доносится одна из моих любимых песен моей любимой… певицы? Песня «Амнезия».
\я забыла, что забыла\
\позабыть тебя… у-у-у… \
Ее голос, искаженный реверберацией зала, кажется мне чуть суховатым, монотонным, лишенным прежних красок, ярких красок жизни – less ordinary-life, как было явлено в откровениях от Бойла. Но что вы хотите от выступления на корпоративе, пусть даже на дне рождения могущественного медиамагната? У меня, к примеру, есть кадры спящего у микрофона Бутусова, когда «Наутилус», лет пятнадцать назад, играл заказник для братков в «Метелице». Пока толкаемся у гардероба, мимо просачиваются три сенатора, блондинка-телеведущая, известный стране сутенер и режиссер-мультипликатор. День рождения телевизионного босса – прекрасный случай, чтобы вглядеться в лица и что-нибудь почитать на них. К примеру, угадать, кому в этой жизни дает обладатель лица, а кто дает ему. Необходимость читать по лицам – привилегия моей профессии. Две трети гостей на подобном мероприятии – определенно зависимые и зависящие от именинника. А вот одна треть, может, чуть меньше – те, от кого зависит виновник торжества. Я готов сыграть с собой в эту игру: угадать – кто есть кто. Так, разминка… Надо же практиковаться в сыскном деле, раз назвался груздем… Пиарщица… кстати, пора поинтересоваться, как ее зовут…
– Таня.
– А я – Митя.
– Очень приятно.
…Пиарщица за руку тащит меня в зал, по пути расшаркиваясь с директором спецпроектов телеканала, который смотрит на нее вопросительно.
– …да, да, мы никуда не уезжаем! Она придет к вам за столик, как только закончит… Обязательно! – кричит Таня.
– Сколько ей еще? – перекрикивает музыкантов Спецпроектор.
– Пять песен.
– Ждем!
– А вон тот, второй справа – наш столик! – Таня делает жест куда-то вглубь зала и дарит дежурную улыбку, давая понять, что ее миссия по отношению ко мне исполнена, а теперь у нее полно других важных обязанностей. Я вежливо киваю на прощание. Пробираясь к столику артистов, продолжаю увлекательную игру с собой. Вот этот бегемот при сальной усмешке, притопывающий ногой, с развязанным галстуком… кстати, где же я его видел? Вопрос риторический. Конечно, по телевизору. Как и всех. Когда? В какой программе? Кто же он? Ага, припоминаю! Гендиректор крупного металлургического предприятия. Телемагнат зависит от него? Или – он зависит от телемагната? В этом случае я ставлю на именинника. Аргументы? Ну… Во-первых, знатный металлург наверняка рвется в Госдуму или в кресло губернатора своего края. Все они туда рвутся. А без могучего телеканала такие делишки не обстряпать. Во-вторых… директора подобных предприятий здорово неврничают, когда их работой недоволен президент страны. Президент делает звонок премьеру, а тот – я своими глазами видел это по телевизору! – вызывает управленцев на совещание и, прямо перед телекамерами, распекает, как нашкодивших первоклассников. Перед всей страной! Конечно, металлург заинтересован, чтобы телемагнат освещал его деятельность только в позитивных репортажах. Ясно, кто у кого сосет.
Белка с противными ар-эн-бишными модуляциями, эротично придыхая, что у них называется «на субтоне», заводит жалобный вокализ «Чему быть».
Я протискиваюсь к столику, за которым уплетают суши люди из Белкиного окружения. Некоторых я знаю. Ее стилист, концертный директор, продюсер Гвидо.
– Таня сказала, что я могу здесь присесть…
– Падай, – Гвидо гостеприимно кивает на свободный стул.
Щелк! С этим кадром все понятно. В центре его человек, который сам поставил себя в гиперзависимость от телемагната. Вряд ли на свете существует что-то, чего он не совершил бы ради эфира. Вплоть до поголовного истребления австралийских коала, если на то будет воля Всевидящего. Он сосет в этой питательной цепочке, продукт которой – не только жидкий белок. Гвидо громко аплодирует, свистит, кричит: «Браво!» Он вальяжен, благодушен, глядя на него, ни за что не скажешь, что вчера утром ему позвонили и сообщили о трагедии с артистом.
Его подопечная с победительной улыбкой дрессировщицы, укротившей население отдельно взятых джунглей, под нарастающий бит шепчет в микрофон, заговаривая боль любого тевтонского мальчика:
Компьютерные петли дерутся с гитарными рифами за пространство. Я впервые слышу ремикшированную версию ее первого хита.
Будто естественно цветущему и так же естественно готовящемуся вступить в пору увядания созданию сделали подтяжки, скорректировали нос, подрезали уши, и – не без легкой липосакции. Ресторан взрывается восторженными криками, столики быстро пустеют, гости трутся друг о друга на маленьком танцполе. Трение = электричество. Белка сейчас – как маленькая волшебница. Плавной модуляцией голоса превращает в единый поток электронов таких разных, случайных и неслучайных мотыльков, что слетелись на ее беспощадный огонек.
Женщины в открытых платьях, с осанками древнегреческих амфор, – жены, партнерши, любовницы – те, что в жизни абсолютно зависят от прихотей телемагната, – колышатся, как лианы под тропическим бризом. И в этот момент возможно… им наплевать на тех, от кого они зависят… они про них позабыли. Сейчас они – цветы, ведущие хоровод в состоянии полного умопомрачения. Они под гипнозом. Гипнотизер вытаскивает из-под самых потайных, запертых на семь кодовых замков и залитых свинцом дверей то, что мгновенно ложится на их лица, поверх водонепроницаемой косметики.
Я с трудом отрываю взгляд от этих лиц, чтобы отыскать посреди всеобщего помешательства главного героя торжества. Вон он, в полумраке ложи, застыл, не выпуская вилку из руки. Его глаза, как и мои секунду назад, прикованы к женщинам на танцполе. Он жадно читает то, что легло на их лица поверх водонепроницаемой косметики. Я уверен, в этот момент он зависит от них. Он сосет. Он уже внизу пищевой цепочки.
Последние звуки песни тонут в овациях, в прерывистом выдохе коллективного экстаза. Наваждение испаряется. Люди возвращаются обратно в себя, стряхивая остатки волшебства, как хлебные крошки. Белка оставляет в воздухе застенчивую стайку воздушных поцелуев. Вспотевшие музыканты покидают сцену. Им на смену
