выскакивает лощеный ведущий, замаринованный в геле и блестках. В пиджаке иссиня-черного бархата, расшитого позолотой, в кружевном жабо, белизной с которым могут поспорить только его зубы. Конечно, тот самый валет из карточной колоды Телемагната.
– быстро-быстро-быстро-аплодируем-аплодируем-аплодируем-спасибо-спасибо-тако-удивительное- выступление-нашей-любимой-Белки-да? – вас-накрыло? – вас-перевернуло?
Ведущий делает вынужденную паузу, которую мало кто замечает, потому что, жадно хватив ртом воздух, он выпускает по публике следующую нескончаемую очередь бронебойной дребедени:
– двигаемся-двигаемся-двигаемся-дальше-дальше-не-забываем-выпивать-закусывать-за-здоровье- нашего-дорогого-именинника-а-вот-уже-на-сцене-появляется-потрясающее-потрясающее-поверьте-мне- шоу-которое-никак-не-назовешь-закуской-нашего-вечера-встречайте-встречайте-артистов-шоу-«Торнадо»- наше-коронное-блюдо!
Ведущий удаляется задним ходом, столкнувшись по дороге со странной фигурой в белом балахоне. Лицо этого человека закрывает капюшон модели «ККК», так модной в сезоне 1939-40 гг. в некоторых из североамериканских штатов. Человек молча подходит к самому краю сцены и ставит рядом с монитором внушительных размеров магнитолу. Из тех, что меломаны со стажем предпочитают переносить на плече, тренируя матросскую походочку. Он со значением поднимает вверх указательный палец, резко переворачивает его вниз и вдавливает в клавишу на верхней панели магнитолы. Публика, завороженная этими манипуляциями, замирает в предвкушении. Из кратерного чрева магнитолы раздаются шипение, хрипы, которые быстро прерываются энергичным битом на высоких частотах, будто магнитола вознамерилась передать нам нечто важное при помощи морзянки. Впрочем, ничего расшифровывать не приходится. Спустя минуту, в течение которой человек в белом балахоне извивается в волнообразном танце под нежную пульсацию, поверх нее из динамиков раздается голос. Я ловлю выражение охотничьего любопытства на лице продюсера Гвидо. Пение Сирен – вот единственное, что приходит на ум при звуках этого инструмента природы. Я догадываюсь, какие мысли сейчас роятся за кустистыми бровями Гвидо. «Синтезатор? Сэмплы? Чьи сэмплы? А если – живьем писали? Немыслимо! Пойду перехватывать после шоу!» Любой продюсер на его месте рассудил бы так же. Дивный голос переливается красками, как океан, подсвеченный изнутри рождественской иллюминацией; голос вибрирует, звенит, обволакивает утробной вязью; голос зовет, обещает, манит. Впрочем, все это относится лишь к звучанию. Публика же настороженной тишиной мгновенно реагирует на информацию, которая транслируется голосом – я так и не смог понять – мужским или женским – с волшебной непосредственностью.
Голос рассказывает античным гекзаметром, в манере слепца Гомера историю о маленьком мальчике, который взрослел, учился, бился с быком на Олимпиаде, мечтал, мечтал, мечтал…
В это время из-за кулис появляются еще три фигуры в таких же балахонах, что и первый участник шоу, с огромными пакетами в руках. Легко спрыгнув со сцены в зал, они быстро обходят гостей, вынимая из пакетов и вручая каждому простенькую картонную маску. Гости немедленно подхватывают игру, надевают маски, предвкушая веселое дурачество. Спасибо! Какой подарок мне! На них оказываются маски животных. Тех, кого я мечтаю снимать всю сознательную жизнь. Я выхватываю Лейлу и начинаю строчить кадры. За столом рядом со мной больше нет стилиста, концертного директора и продюсера. Их места заняли волк, поросенок и какой-то востромордый зверек… Может, хорек? Или – куница?
А Сирена из магнитолы поет о том, как мальчик мечтал, мечтал… и женился на дочери вождя. Как она исполнила его сокровенные желания. Как он сам стал вождем провинции и правил, сочетая хитрость с коварством, расчетливость с мудростью.
Тем временем фигуры в балахонах, раздав гостям маски, возвращаются на сцену и продолжают пантомимой изображать историю, которая уже захватила внимание публики.
Я так увлекся фотографированием, что прослушал детали повествования, помню только, что Сирена вещала о военачальнике, который служил герою истории, завоевывая для него новые земли и богатства… Кажется, жена героя не осталась равнодушна к подвигам и блеску отважного воина.
К происходящему на сцене меня неожиданно возвращает Гвидо. Точнее звук, с которым он швырнул свою маску на стол, сбив рюмку с текилой, которую уже приготовился выпить стилист. Я оборачиваюсь и машинально делаю несколько кадров.
– Не снимать! – орет Гвидо и машет руками в мою сторону. Не дотягивается.
Куда исчезли вальяжное выражение и самодовольный лоск с его физиономии? В эту секунду она имеет вид хищной птицы, залетевшей в самолетный двигатель.
Я быстро переключаюсь на сцену. Там разыгрывается настоящая мистерия смерти… Точнее – убийства. Голос в динамиках вещает о том, как военачальника за своенравную выразительность, не вписавшуюся в рамки социума, сбросили со скалы… Я снова перевожу взгляд на Гвидо. Он уже успел взять себя в руки, лишь предательская испарина еще выдает волнение. И в этот момент я вдруг понимаю, что вся инсценировка была предназначена для него. Только для него! Как в моем «Улиссе» актеры по просьбе Гамлета играют перед королем-убийцей эпизод убийства, провоцируя его. Гвидо поддался на провокацию. Он выдал себя! Конечно, никому из присутствующих и дела до этого нет. Никто не заметил. Никто, кроме меня. Так разве не для этого я и подписался в сыщики? Йес! У меня получилось!
Осторожно, стараясь не задеть присутствующих, боком вылезаю из-за стола, все же наступая на чьи-то ноги.
Так! Так, так, так… Что теперь делать? Что вообще делают сыщики в таких случаях? Когда убийца выдал себя, но пока это понятно только тебе одному… И – никаких доказательств! Я протискиваюсь сквозь толпу в сторону туалетов, потея от волнения не меньше, чем только что уличенный продюсер. Стоп! Те люди, которые это сделали! Откуда они все знают? Кто они? Я резко поворачиваю назад, толкнув длинноногую брюнетку, которая в отместку обливает меня шампанским. За сцену! Приходится продираться сквозь толпу, которая как раз совершает очередной «отлив» с танцпола. По дороге к заветной дверце в гримерные помещения в поле моего зрения навязчиво попадает VIP-ложа телемагната. Я замечаю, как он долго шепчет что-то на ухо своей спутнице, почти закрыв ее от меня. Затем они вместе встают, он галантно предлагает ей руку. Не может быть! Его спутница до того напоминает мне девушку, просившую о помощи перед входом в ресторан, что я начинаю сам себя подозревать в паранойе и навязчивых галлюцинациях. Телемагнат с девушкой удаляются из ложи, демонстрируя королевскую вальяжность. Куда? Зачем? Впрочем, мне нет до них дела. Главное в этот момент – прорваться за кулисы! Монолитная фигура охранника перед входом преграждает путь. Я быстро роюсь в карманах, достаю смятую сотню долларов… А что? Какие еще идеи? Но тут меня выручает Белкина пиарщица. Все-таки иногда они появляются очень кстати. Таня высовывается из-за двери в гримерку и машет мне рукой, так, будто мы расстались минуту назад:
– Ну! Куда ты пропал? Скорее! Она ждет тебя!
Охранник неохотно подвигается. Я протискиваюсь в задымленное пространство гримерных комнат и, едва успев выпалить Тане «Где они?! Мне нужно их видеть!», сталкиваюсь с Ней… Белка стоит передо мной, смотрит на меня, улыбается мне. И больше всего это напоминает сон. Правда, должен признаться, такие смелые сны меня даже не отваживались посещать. Она подходит ко мне близко, совсем близко, ближе… еще… Я облизываю сухие губы, пляска кадыка соперничает с нервным тиком, дергающим губы.
– Я… Кажется, я нашел его!
Она не слушает. Она кладет руки мне на плечи, она откидывает свою рыжеволосую голову назад и долго-долго смотрит мне в глаза, причем ее зрачки начинают тот же стремительный серфинг от левого к правому горизонту и – обратно, который я однажды уже наблюдал… во время кинофестиваля… Дежа-вю? Будто все случилось вчера… Я помню, как тогда не решился… Я помню, как часто потом сожалел, что не решился… Я помню… Да к черту все! Я не собираюсь больше искушать фортуну! Я не собираюсь снова жалеть и канючить у судьбы: «Пли-из! Еще один шанс!» Я кладу руки ей на бедра. Я целую ее бережно, будто боюсь прикосновением губ разрушить наваждение. У меня просто нет другого выхода.
Бабушка, оказывается, была права. Сказки сбываются. Она тоже целует меня. Она отвечает мне… Правда, я не сразу понимаю это. Мне кажется, на несколько секунд я даже теряю сознание. Оцепенение? Шок? Гибель героя и медленное воскресение с привкусом помады на губах? Мы отрываемся друг от друга и – вдруг! – одновременно начинаем хохотать! Внезапно, шально, беспричинно… Дураки? Что с нами происходит? Мы показываем друг на друга пальцами и ржем вприсядку. Мы множим морщины, вываливаем языки и корчимся, ломаясь не по линиям сгиба. Какие мухи нас покусали? Разве кто-то может сказать?
