— Нет. Хотите выпить?
— Нет, спасибо. Наверно, я показалась вам довольно резкой, когда ушла.
— Вы выглядели обеспокоенной.
Она через силу улыбнулась:
— Что-то часто наши разговоры становятся какими-то нервными.
Тони задумался, и Кэтрин почувствовала, что он выбирает между тем, чтобы извиниться и уйти или пригласить ее на танец. Поэтому она быстро предложила:
— Давайте пройдем на танцевальную площадку.
Оркестр заиграл «И так проходит время». Кэтрин крепко прижалась к Тони всем телом. Он явственно ощутил аромат ее волос, ее духов. Сначала они двигались немного скованно, но затем быстро привыкли друг к другу и уже нисколько не стеснялись близости своих тел.
— Вы никогда не были женаты? — спросила Кэтрин.
— Нет… Был один раз обручен.
— Можно мне спросить, что же случилось потом?
Абрамс посмотрел на Клаудию, танцевавшую с Гренвилом неподалеку от них, затем вновь на Кэтрин.
— Что случилось? Мы разошлись в политических взглядах. И расстались.
— Это весьма необычно.
— Она была радикалкой-шестидесятницей. Знаете, дети цветов и все такое прочее. Активистка демонстраций против войны и в защиту гражданских прав. Потом она боролась против истребления китов, потом за права американских индейцев и в защиту окружающей среды, наконец, против ядерного оружия… Как что-нибудь происходит, Марси тут как тут со своими плакатами и лозунгами. Ее жизнь отмерялась вечерними заголовками газет. Как художники, у которых бывают голубые и розовые периоды, у нее был китовый период… индейский период… Вы понимаете?
— Вы не приветствуете идеализм и политическую сознательность?
— Я не выношу никаких «измов». Еще ребенком я насмотрелся на них. Они разрушают человеческие жизни.
— Но иногда помогают всему человечеству.
— Бросьте вы эти глупости.
Некоторое время они танцевали молча. Потом она спросила:
— Значит, вы оставили ее? Потому что она была такая сознательная?
— Она оставила меня. Потому что я признался, что всегда симпатизировал республиканцам. Марси сказала, что от одной только мысли о том, что она спит с республиканцем, ее тошнит. — Тони коротко рассмеялся.
Кэтрин подумала и тихо сказала:
— Но, несмотря на все это, вы ее любили.
Абрамс никогда не предполагал, что тема любви и вообще тема человеческих взаимоотношений может заинтересовать Кэтрин Кимберли.
— Да, знаете, с ней не было скучно. Представляете себе сцену: я возвращаюсь с работы домой в полицейской форме и нахожу полную гостиную черномазых революционеров?
— Нет, не представляю.
— А так бывало. — Тони опять рассмеялся.
— Я рада, что сейчас вы даже можете посмеяться над этим, — улыбнулась Кэтрин.
— Смешного здесь мало. Только вспомню, как мы спали с ней под кубинским флагом с отключенным отоплением посреди зимы (в знак протеста против роста цен на нефть), а я все боялся дыхнуть на нее, чтобы она не учуяла запаха гамбургера: я ведь должен был бойкотировать торговлю мясом. Над нами портрет Че Гевары с этими его глазами, как у Христа. А по соседству в гостиной занимаются любовью две активистки движения лесбиянок… — Он посмотрел на Кэтрин и увидел, как она внутренне напряглась. — Извините, я сказал что-то не так?
— Нет, я просто пытаюсь удержаться от смеха.
Они протанцевали до конца мелодии. Потом Тони взял ее за руку, и они вернулись к бару. Абрамс раскрыл список гостей.
— Я вижу, ваша сестра должна быть восьмой за нашим столом.
— Она не смогла приехать. Я хотела сказать вам, чтобы вы привели с собой кого-нибудь из ваших друзей, но забыла. Значит, если вы не ищете кого-то конкретно, вы высматриваете подозреваемых?
— Да нет, просто мне интересны кое-какие имена. Если честно, то я даже польщен, что нахожусь среди этих людей.
Кэтрин заказала белое вино.
— Вы хотите что-то спросить?
— Да. Почему они здесь?
Она улыбнулась:
— Это ежегодное мероприятие. Сегодня чествуют Джеймса Аллертона, отца Питера. Ему будет вручена медаль генерала Донована. Конечно, здесь вспоминают о погибших и вспоминают Уильяма Донована, которого называют просто «генерал», как вы уже, видимо, заметили. Вам интересно?
Абрамс взглянул на Кэтрин. Она стояла, прислонившись спиной к стойке бара, бокал с вином в одной руке, сигарета в другой. В офисе фирмы она выглядела совсем по-другому.
— У меня в голове вертится одна мысль: это хорошо организованная шпионская сеть, — сказал Тони.
— Нет, это не сеть. Здесь все смешалось. Собравшихся объединяет одно: когда-то, сорок лет назад, они были товарищами по тайной борьбе. Ведь с УСС работали самые разные люди — проститутки и князья, уголовники и кардиналы.
Абрамс подумал, что между названными Кэтрин категориями в психологическом отношении нет такой уж большой разницы. Он сказал:
— Меня забавляет мысль о том, что среди собравшихся может находиться советский агент, и не один. — Тони обвел зал глазами.
— Элинор Уингэйт не указывает на это прямо… Почему вы употребляете слово «забавляет»? Может быть, «интересует»?
— Нет, именно забавляет.
Кэтрин задумалась.
— Вы нас не очень-то любите, разве не так? Я даже думаю, что раскрытие высокопоставленного агента доставит вам личное удовлетворение. Насколько я понимаю, любому полицейскому особенно приятно свергнуть с пьедестала могущественного человека.
— Это на телеэкране. А в жизни вас тащат свидетелем в суд, где на вас набрасывается натренированная свора, например, из фирмы «О'Брайен, Кимберли и Роуз». — Он с силой загасил окурок в пепельнице. — Зачем вы обо всем рассказали О'Брайену? Ведь он, в принципе, подпадает под критерии, по которым отбираются подозреваемые.
— Я доверяю ему.
Абрамс покачал головой:
— И как я предполагаю, вы показывали письмо Торпу?
— Да. Он-то в категорию подозреваемых не входит. Так же, кстати, как и вы.
— Я рад, что нас с мистером Торпом так многое объединяет. Кому еще вы говорили о письме и кому собираетесь сказать?
— Есть кое-кто… Среди наших друзей, кому я скажу об этом сегодня.
— Вы создаете себе дополнительные трудности.
— Внутренние расследования всегда сложны. Именно поэтому я прошу у вас помощи.
— Но почему у меня?
Кэтрин наклонилась к Абрамсу:
— Вы умны, деятельны, были связаны с полицией. Я вам доверяю, а кроме того, вы мне нравитесь.
