прошлого: родителей, родственников, друзей и врагов, но их образы пронеслись в сознании меньше чем за секунду. Зато в памяти неожиданно возникли и не захотели исчезать сцены из жизни: подземелье Уайтхорнского аббатства, долгий разговор с отцом Доннелли, Морин пьет чай, а он внимательно рассматривает странное кольцо. Они разговаривали, но он не слышал голосов. Движения их были замедленны. Он узнал мысленные образы и понял, что сцены изображали давно прошедшее время, когда он был счастлив и спокоен за свою жизнь.
Перед престолом кардинала остановился Джон Хики и, насмешливо поклонившись, сказал будничным голосом:
— Ваше Высокопреосвященство, у меня есть желание, которое я с трудом сдерживаю… перерезать твое сморщенное старое горло от уха до уха, а потом отступать и наблюдать за тем, как кровь струится по твоему багряному одеянию и заливает эту похабную вещь, что болтается у тебя на шее.
Кардинал вдруг резко протянул руку и звонко шлепнул Хики по щеке.
Хики быстро отшатнулся и издал звук, очень напоминавший визг. Опомнившись, он вспрыгнул на ступеньку, стащил кардинала с престола и поволок его к алтарной лестнице.
Они скатились по ступенькам, и Хики остановился на площадке, где у открытой двери склепа на коленях стоял Галлахер.
— Принимай в компанию, Фрэнк. — Он толкнул кардинала вниз по ступенькам, к дверям в ризницу, так что тот ударился лицом об решетку. Схватив его за правую руку, он приковал запястье к пруту решетки и зловеще произнес: — А вот и новая фирменная эмблема вашей церкви, Ваше Высокопреосвященство. Сойдет, пока не придумают другую. — Он говорил, а сам в это время приковывал к решетке другую руку кардинала. — Христа распяли на кресте, святого Петра распяли вверх ногами, апостол Андрей был распят на Х-образном кресте, а сейчас ты будешь висеть на входе в ризницу собора святого Патрика. Того и заслуживаешь. Миллионы икон распродадут.
Кардинал повернул голову к Хики.
— Собор пережил десяток тысяч таких, как вы, — бесстрастно произнес он, — и вас тоже переживет, и только станет еще крепче оттого, что среди нас живут и люди, подобные вам.
— Неужто правда? — Хики сжал руку в кулак, но вовремя вспомнил, что за его спиной стоит Галлахер. Тогда он повернулся и повел Галлахера обратно к открытой двери склепа. — Оставайся здесь. Не разговаривай с ним и не слушай его.
Тот молча посмотрел вниз на ступеньки. Вытянутые руки кардинала и красные одежды прикрывали полрешетки. От этого вида Галлахер почувствовал спазм в животе; он снова посмотрел на Хики, но не смог выдержать его взгляда. Тогда он молча отвернулся и кивнул.
Хики поднялся по лестнице к алтарю и пошел к Морин и Бакстеру. Они резко поднялись, когда он подошел совсем близко. Он показал на узкую скамью позади них, где лежали два противогаза.
— Наденьте их, как только почувствуете первые признаки газа. Если и есть на свете нечто такое, чего я не могу переносить, — это смотреть, когда женщину рвет. Зрелище напоминает мне мою первую поездку в Дублин — пьяные шлюхи уходили в переулки, и их выворачивало там наизнанку. Не могу этого забыть.
Морин и Бакстер стояли молча, Хики продолжал:
— Может, вам интересно узнать, что план этого штурма был продан нам весьма дешево. В нем не предусмотрено ваше спасение, а также сохранение собора.
— Раз в нем предусмотрена ваша смерть, значит, это прекрасный план, — спокойно сказал Бакстер. Хики повернулся к нему:
— А ты ведь мстительный ублюдок! Готов спорить, что ты убил не одного ирландского юношу зверским ударом в горло, за это ты заслуживаешь быть повешенным — вот тогда узнаешь, каково болтаться в петле.
— Вы самый злой, самый гнусный человек из всех, кого я когда-либо встречал, — четко проговорил Бакстер.
Хики насмешливо подмигнул ему:
— Это ты сейчас так говоришь. А ты, девочка, — он повернулся к Морин, — постарайся не позволить Меган или Лири застрелить тебя. Спрячься между скамьями и лежи тихонько в темноте. Очень тихо. Вот часы, возьми их, любовь моя. Посмотри на них, когда над головой засвистят пули. Сверяй по ним время, глядя на потолок. Где-то между тремя и четырьмя минутами седьмого ты услышишь громовой грохот, и пол прямо под твоим симпатичным задом подпрыгнет, а колонны начнут разваливаться, станет светло, как днем, огромная часть потолка рухнет прямо на твое хорошенькое личико, обваливаясь кусок за куском, как в замедленной съемке. И помни, любовь моя, твоими последними мыслями перед смертью будут мысли о Брайене… или о Гарри… или о каком-то еще мужчине, уверен в этом. — Он рассмеялся, демонстративно повернулся и направился к бронзовой плите на полу. Обогнув ограду алтаря, он поднял плиту.
Морин крикнула ему вслед:
— В моих последних мыслях будет надежда на то, что Бог милостив к нашим душам… А твоя душа, Джон Хики, должна наконец успокоиться и почить в мире.
Хики послал ей воздушный поцелуй, затем сошел вниз по лестнице, и бронзовая плита опустилась за ним.
Морин присела на скамью… Бакстер пару секунд постоял, затем подошел к ней. Морин посмотрела на него и протянула ему руку. Бакстер взял ее и сел так близко, что их тела соприкасались. Он посмотрел на мерцающие вокруг тени и сказал:
— Я пытался представить, как все может закончиться… но это…
— Ничего нельзя предугадать заранее… Я никогда не думала, что ты станешь…
Бакстер крепко сжал ее руку.
— Я просто боялся.
— Да и я тоже. — Она на мгновение задумалась, затем, улыбнувшись, добавила: — Но мы ведь сделали это, ты же знаешь. Мы не уступили им ни дюйма.
Он улыбнулся в ответ:
— Мы не уступили, ведь верно?
Флинн всмотрелся в темноту справа, увидел там пустой престол, затем взглянул сквозь резную деревянную перегородку на алтарный орган на помосте рядом с алтарем. На корпусе органа стояла свеча. Ее пламя подрагивало в темноте, и на какой-то момент Флинну показалось, что за клавиатурой сидит Джон Хики. Он протер глаза, из горла его непроизвольно вырвалось мычание. За органом сидел Пэд Фитцджеральд, его руки покоились на клавишах, а тело держалось прямо и лишь слегка наклонилось вперед. Лицо он обратил к потолку, словно достиг высшей кульминационной точки мелодии. Флинн заметил, что рот его открыт, кожа на шее мертвенно-бледного цвета, а открытые глаза кажутся живыми от того, что в них пляшут яркие отблески пламени свечи.
— Хики, — тихо прошептал Флинн. — Хики, ты сволочь, мерзавец подлый, поганый…
Он посмотрел вверх, на церковные хоры, но Меган там не заметил и опять уставился на парадные двери собора.
Уже минуло 5.20, потом 5.25…
Флинн посмотрел вниз, за колонну, и увидел Морин и Бакстера, тесно прижавшихся друг к другу. Понаблюдав за ними немного, он опять повернулся к дверям.
5.30…
В тихом холодном воздухе собора повисло напряженное ожидание, и оно ощущалось так сильно, что, как боль, сковало чувства и мысли каждого: сердце в груди билось монотонно и зловеще, отдавалось во всех клеточках тела, по лицу струился холодный пот, во рту появился горький привкус, в глазах плясали огоньки свечей, запах горящего фосфора больно обжигал ноздри…
5.35… В сознание людей, засевших в соборе, закралась мысль, что начинать штурм уже слишком поздно, с его помощью теперь ничего не достичь.
Сидящий в длинном юго-западном трифории Джордж Салливан отложил в сторонку винтовку и взял в руки волынку. Под локоть он подпихнул меха, поудобнее пристроил на плече три басовые трубки волынки, а пальцы положил на верхний регистр с восемью клапанами и взял в рот мундштук трубки, подающей воздух
