прерываясь, чтобы набрать воздух. Он её уже надрал, поняла Аня. Он её надрал, но ему этого мало.
— Анька, — обиженно прохрипел папа. — Не прячься.
Казалось, его удивляло, что она прячется. А ведь она всегда пряталась, когда он начинал драть маму. Но теперь он её найдёт. Недаром он разбил дверь. Он знает, что она тут.
— Анька! — трубно взревел папа. — Иди ко мне, падло!
Аня заползла поглубже в заросли одежды. Она услышала, что отец включил телевизор, как всегда, погромче, и пошёл к шкафу. Мама за стеной вдруг перестала выть. Аня вся сжалась и слушала тяжёлые, неспешные шаги отца, который приближался, неотвратимо, как катящийся с горы камень. По телевизору передавали какой-то фильм, папа всегда включал погромче телевизор, потому что Аня могла очень слышно кричать. Тело отца с силой навалилось на закрытый шкаф, так, что захрустели переборки.
— Ворообушеек! — гадко прогудел он, сложив губы трубкой и подражая воздуху, гуляющему в вентиляционных дырах. — Ворообушеек!
Он тихонько постучал по дверце шкафа. Аня сидела не дыша.
— Где наш маленький воробушек? — сам себя спросил папа, ёрзая по поверхности шкафа. — Где же наш воробушек? Тут, — он опять застучал в дверцу. — Тут наш воробушек. Лучше будет, если ты ответишь папе. Где наш воробушек?
— Тут, — еле слышно отозвалась Аня.
— Ага. Тут, в коробочке. Неужели тут? Что-то не слышно.
— Чирик, — тихонько выдавила из себя Аня.
— А, теперь слышу, — сыто прохрипел папа.
Дверца шкафа заскрипела, отворяясь. Аня прижала пятки к попе и закрыла руками лицо. Над её головой зашуршала одежда.
— Ишь, куда забралась, — хрипло шепнул отец. — Знаешь, что будет больно. Папа надерёт.
— Не надо, — слабо попросила Аня. Она, впрочем, знала, что просить бесполезно.
— Разве воробушки разговаривают? — вдруг зло гаркнул отец. — Я спрашиваю! — заорал он из платяной чащи.
— Чирик! — пискнула Аня, еле сдерживая слёзы. Она знала, что плакать нельзя, это хуже всего. — Чирик, чирик.
Откуда-то сверху влезла сильная рука отца и нащупала Анину голову.
— Ага. Вот мы где.
Ладонь отца провела по рукам, которыми Аня закрывала себе лицо, по сведённым плечам девочки, залезла на спину, разворачивая волосы, потом вернулась и согнутым пальцем скользнула по Аниной шее, вверх, повторяя линию до уха. Внезапно, ухватив Аню за щиколотку, рука потащила её вверх.
— Ай, папочка, не надо! Не надо, не надо, папочка, миленький! — заголосила Аня, упираясь изо всех сил и пытаясь вырваться, но отец держал мёртвой хваткой. Он вытащил её из шкафа и бросил на пол, Аня больно стукнулась коленками, но что могла значить эта боль по сравнению с тем, что её ожидало, ведь Аня знала, что папа будет её драть, потому и вопила, и плакала, и дёргалась у него в руке. — Не надо, пожалуйста, не надо, папочка, не надо!
— Что не надо? — гадливо спросил отец, нагибаясь над упавшей Аней и запуская ей вторую пятерню поглубже в волосы.
— Драть, — упавшим голосом пролепетала Аня. — Пожалуйста, не надо драть.
— А ты ж не слушаешься! — с хитрецой заметил отец. — Я тебя звал — ты не пришла.
— Я боялась, папочка, я боялась, — жалобно заскулила Аня.
— Ага, — крякнул отец, подтаскивая её за шиворот к тахте. — Боялась. Ясно. А теперь снимай тряпки.
— Папочка…
— Снимай тряпки, падло! — заорал отец, так громко, что Ане забило уши. — А то изорву!
Аня неожиданно вывернулась и попыталась укусить отца за пальцы, но он вовремя одёрнул руку и ударил девочку локтем в лицо. Аня замертво упала на пол.
— Кусаться? — ехидно спросил отец. — Я тебе покусаюсь. Я тебя сам так покусаю, что сдохнешь. Так и запомни: сдохнешь!
Аня запомнила. Если отец обещал сделать что-нибудь плохое, то всегда потом делал.
— А где мама? — спросила Аня, расстёгивая платье и посасывая разбившуюся изнутри о зубы губу.
— Мама скоро придёт.
Раздевшись, Аня бережно сложила платье на стуле, потому что за неопрятность отец мог её добавочно побить, и влезла на тахту. Теперь она стояла на пёстром покрывале в одних трусиках.
— Ну, чего стала? — спросил отец. — Пляши!
Аня стала плясать.
— А что такая мрачная? — рявкнул отец, который уже уселся в кресло и закинул ногу за ногу.
Аня стала улыбаться.
— И руками делай.
Аня стала поворачиваться и делать руками всякие фигуры. Она и до того их делала, но мало. Она танцевала и поворачивалась, хотя ей до сих пол никак не удавалось унять дрожь в ногах. Обычно папа ставил ещё на проигрывателе пластинку, но теперь не поставил, а без музыки танцевать было трудно, тем более, что мешал телевизор, там как раз задолбили миномёты: фильм был про Великую Отечественную войну. Неожиданно в комнату вошла мама. Она была бледная, как смерть.
— Филипп, — сказала она с порога. — Меня тошнит.
Папа перестал улыбаться. Какое-то время они молча смотрели, как Аня старательно пляшет на тахте.
— Зачем ты вазу разбил? — спросила мать.
— Посмотри, она хорошо пляшет, — глухо сказал отец.
— Всё к чёрту, Филипп. У меня в животе словно котёл с землёй. Мне всё осточертело.
Отец поморщился. Аня перестала плясать и отёрла выступивший на лбу пот.
— Погляди на неё, Катя. Погляди, как таращится, будто муха.
— Всё к чёрту, Филипп, — мать села на стул, ударившись локтями в расставленные колени и бессильно уронила голову. Волосы свесились перед ней. — Я не могу уже на всё это смотреть.
Аня заплакала. Теперь уже можно было плакать.
— Да заткнись ты, вонючка, — устало произнёс отец.
Аня села на тахту, отвернувшись к стене и стала плакать в руки, без голоса.
— Выключи это дерьмо, — тихо попросила мать.
Отец встал и выключил телевизор.
— Зачем ты разбил вазу, дерьмо, — без выражения сказала мать. — Она была дорогая.
— Да, — угрюмо согласился папа. — Я — дерьмо.
— Ты всегда был дерьмом. Всегда был и остаёшься дерьмом, — мрачно произнесла мать. — Аня, ты не пойдёшь завтра в школу. Завтра мы поедем на кладбище, к Наташе.
— Катя, ну зачем, — застонал папа. — Мы же были там на прошлой неделе.
— Заткнись, дерьмо. Ей мало, — в голосе мамы послышалось тошнотворное отвращение. — Она лазит ко мне каждую ночь. Сядет на край кровати и гладит лицо. Ручки у неё такие ледяные.
— Катенька, замолчи, — тихо застонал папа.
— Каждую ночь, — тупо повторила мать. — Она вонючая, холодная.
Папа сел в кресло, потому что не мог больше стоять.
— После того, как она приходит, меня тошнит, — сказала мама. — Мне тошно смотреть на всё вокруг, особенно на тебя, Филипп. На твою свиную рожу. А ты ещё выкамариваешь. Унитаз опять сегодня был грязный. Кому ты это оставил? Ты всё должен сжирать, всё! Ясно тебе?
— Оно жидкое было, Катя, стекало.
— Стекало? Тряпкой собери. Ты же говноед, а не я. Что я могу поделать, если у меня расстройство кишок?
Папа слез с кресла и лёг на пол, потому что не мог больше сидеть.
