Мамия тоже отступил на шаг и закричал еще громче:
– Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Кей шагнула еще.
– Слушай, – спросил вдруг Мамия, – какой она веры?
– По-моему, атеистка.
– А ее семья?
– Таких подробностей я не знаю.
– Ты так спокоен, будто тебя это не касается.
Я смотрел на Кей.
Кей тоже смотрела на меня. И, не сводя с меня глаз, продолжала делать шаг за шагом.
– Она идет, идет… – Мамия трясся от страха.
– Отойди, – крикнул я ему, не отрывая глаз от Кей. – Я же говорю, отойди. За мной тебе достанется меньше. Прямо за нами – конец коридора, тупик.
– Не бойся, тебе она ничего не сделает.
Кей подходила все ближе.
Естественно, она ничего не сделает.
Может, как-нибудь обойдется. Что мешает нам жить вместе?
Кей еще ближе. Еще шагов пять – и она окажется прямо предо мной.
Я стоял неподвижно. Почему я не двигался? Почему стоял, как оцепеневший? Почему не пошел навстречу, не обнял ее?
Кей подошла.
Она стояла прямо передо мной.
– Кей, – позвал я.
Какой холодный у нее взгляд. Я пытался уловить в ее глазах хоть какое-то настроение, какую-то искру жизни, но когда она оказалась рядом, в них не было ни капли тепла. Только ледяной мрак пронизывал меня.
Ее посиневшие губы зашевелились, силясь что-то произнести. Едва приоткрыв рот, она спросила:
– Помнишь?
Голос был низким и грубым. В нем чувствовался укор.
– Что?
Мой голос дрогнул. Почему она говорит со мной, как мужчина?
– Ночь с шампанским.
– Да.
Тогда я бесцеремонно отправил ее восвояси. Я был не в духе и не хотел никого видеть. Потом, правда, понял, что был неправ. Но кто бы мог подумать, что из-за этого она покончит с собой? Хотя мне было беспокойно, и я даже разглядывал в ту дождливую ночь ее окна…
Но в ту ночь Кей умерла. Зарезала себя. Семь ударов в грудь.
– Я возьму тебя в попутчики.
Кей сделала еще один шаг. Я невольно отступил. Еще один. Я попытался устоять на ногах, но не удержался, и меня словно отбросило назад. Меня просто физически толкал назад ее злобный взгляд.
Выходит, она ломала комедию? Устроила все это представление, чтобы утянуть за собой? Как она говорит – «взять в попутчики?» Все, что я считал ее любовью, было чистым злом. И не ради любви она молилась, говоря, что я умру, если не расстанусь с родителями.
Кей будто прочла мои мысли – в ее глазах промелькнула усмешка.
– А ты как хотел, дурашка?
Однако увлекать за собой в могилу человека только за то, что он отказался с тобой выпить, – это уж слишком… Хотя жизнь – такая штука… Чего в ней не бывает…
Спина уперлась в стену. Дальше отступать некуда.
– Ладно, живи, – сказали глаза Кей. На самом деле произнесли это губы, но под ее натиском я видел одни только глаза. – Береги свою ничтожную жизнь.
Что, не хочешь «взять меня в попутчики»?
– Не то что не хочу, – ответили глаза, – не могу. Когда ты вышел в коридор, твое сердце было уже далеко. Далеко, хотя ты так красиво обещал мне, что мы будем жить вместе.
Сам я того не ощущал, но если вдуматься… пожалуй, так оно и было.
Вот, значит, как: не открывал бы я ей душу, и она не могла бы отнимать у меня жизнь. Хотя кому ведомы законы потустороннего мира?
– Я не стану тебя убивать, но знай, что я тебя нисколько не любила.
У меня закружилась голова.
И вдруг Кей начала постепенно удаляться. Так же, как и пришла, – но теперь она словно бы скользила спиной вперед. И если сюда она продвигалась шаг за шагом, то обратно вмиг отстранилась метра на четыре. Похоже, она возвращалась…
Затем на ее груди что-то шевельнулось.
На белой сорочке проступило черное пятно. Нет – не черное. Красное. По чистой ткани расплывалась краснота. Свежая кровь. Из груди – этого запретного для меня места на теле Кей – словно живое существо, струилась красивая алая кровь.
Она стекала потоками по длинным складкам одежды, била пульсом и растекалась по полу.
Я посмотрел ей в глаза.
Кей стояла, как бы силой одной только злой воли пытаясь совладать с кровотечением.
Затем силуэт ее стал меркнуть.
Так же, как и у родителей. Только быстро. Вот она уже стала полупрозрачной. Еще немного – и остался лишь мысленный образ, легкая тень на сетчатке, контуры воспоминания… Продержались недолго, словно летнее марево, и бесследно исчезли.
Остался лишь мрачный коридор седьмого этажа.
И ни капли крови на полу.
Я услышал, как Мамия глубоко вдохнул.
Сам я не шевелился.
Мне казалось, что в глазах Кей я успел заметить грусть и печаль разлуки. И это после всего, что она натворила… О моя неискоренимая сентиментальность…
Глава 16
Три следующие недели я провел в больнице Комадзава. Я до крайности исхудал, заметно поседел и посадил зрение. Целыми днями я лежал под капельницей. Затем пошел на поправку, но до конца так и не восстановился.
За пять дней до выписки примерил брюки и обнаружил, что ремень теперь нужно затягивать на две дырочки дальше. Воротник болтался, с лица сошел здоровый блеск.
– Глядишь, так у тебя и нравственность появится… – подбадривали меня.
Мне было уже не до сериала. Продюсер, видя мое состояние, вынужден был для второй серии нанять молодого сценариста. Он не хотел меня наказывать, но работа есть работа.
– Молодой, но для такого материала, наоборот, может, он подходит лучше. Ничего личного, конечно… – неуклюже извинялся режиссер. На что тут обижаться – я же сам их подвел.
Выписавшись в середине сентября, я заботами Мамии поселился в квартире на Кёдо.[27] Просторнее прежней, но примерно за ту же плату. Он, Аяко и сын меня и перевезли.
В первый же вечер после выписки я позвонил прежней жене – поблагодарить за помощь. Хотелось и сыну сказать спасибо.
– Скажи сам. Он здорово потрудился. – В трубке послышалось, как она зовет Сигэки. Перед глазами
