небольшую капсулу.
– Что это?
– Примите сейчас. Сразу проглотите. Вам станет легче.
– Зачем?
Титов с подозрением посмотрел на капсулу. Маленькая, светло-желтого цвета, какая-то маслянистая.
– Давайте считать, что курс процедур начат. С этой капсулы. Ладно?
Голос медсестры был ласковым и чуточку насмешливым. Титов не нашелся, что сказать. Бросил капсулу в рот. Против ожидания она легко проскочила в глотку, не вызвав неприятных ощущений.
Медсестра помогла генералу зайти в туалет и закрыла за собой дверь.
Санузел представлял собой довольно просторное помещение. Унитаз, раковина, какие-то настенные колбочки. Два поручня, чтобы легче было вставать. Все сверкает чистотой, словно здесь только что провели уборку.
Стульчак, сделанный из упругого материала, оказался неожиданно теплым. Генерал сел, закрыл глаза и вдруг подумал, что этот день он переживет. И то ладно…
Едва выйдя из клозета, Титов попал в цепкие руки последователей Гиппократа. Насколько они цепкие, генерал почувствовал на себе.
Сначала его накормили. Завтрак состоял из овощного салата, маленького стакана разведенного водой сока и… двух таблеток. Дав пять минут переварить еду, генерала отвезли (именно отвезли, на небольшой крытой машине типа кара) в корпус. На обследование.
Титов по роду своей службы не раз проходил медобследования и считал, что знает о них достаточно много. Но думал он так до сегодняшнего дня.
Его просвечивали на каких-то аппаратах, заставляли глотать пилюли и отслеживали их путь по компьютеру. Взяли все анализы, какие только можно взять. Осмотрели зубы, ногти, веки. Проверили уши, рот, нос. Изучили внутренности. Каким-то хитрым образом взяли образцы костной ткани.
Словом, вертели, как хотели и как могли. Но при этом ни разу не сделали больно. Даже когда брали кровь и образцы кожи. Не создали никаких неудобств. И вообще большую часть времени Титов провел в кресле. Если это чудо конструкторской мысли, нафаршированное техникой под завязку, можно назвать креслом.
Генерал не испытывал никаких неудобств. Странным образом практически ничего не болело. Он уже отвык от такого состояния и к собственному удивлению на середине осмотра задремал.
Занималась им целая бригада врачей. Обращение предельно вежливое и приветливое. Генерал и не подозревал, что увидит в пансионате такое. Пожалуй, удивление было единственным чувством, которое он сегодня испытывал. Приятное удивление.
По окончанию осмотра его на той же машине отвезли в коттедж. Медсестра (Тоня ее звать вроде) ждала на кухне с готовым обедом. А после еды отвела в спальню – отдохнуть. Титов, полный удивления, даже не спросил, что будет дальше. Он чувствовал приятную усталость и заснул почти сразу после того, как лег в кровать. Никаких мрачных предчувствий на этот раз не было.
На улице стояла прекрасная погода, но уставший Титов не обратил на это внимания. У него не было сил даже выглянуть в окно.
А если бы выглянул, то увидел бы, как по широкой дорожке неторопливо прохаживается одетый в длинный халат человек. Единственный из всех пациентов пожелавший совершить пешую прогулку после долгого осмотра.
Тем единственным пациентом был Михаил Иванович Платов. Через месяц ему должно исполниться восемьдесят пять. Однако, несмотря на солидный возраст, чувствовал он себя довольно сносно. По крайней мере совершал ежедневные получасовые прогулки.
Наперекор врачам, уговаривавшим его полежать после медосмотра, Платов вышел во двор пансионата. Бродя по широким дорожкам, с удовольствием вдыхал свежий лесной воздух и смотрел на чистое небо. Для него, коренного южанина, родившегося и выросшего на берегу Черного моря и только год назад переехавшего к родне под Тамбов, здесь все еще было в диковинку.
Платов до сих пор жалел, что уехал из Геленджика, где прожил почти восемьдесят три года и где мечтал окончить земной путь. Но родственники настояли. Родня, правда, дальняя и по линии жены, умершей пять лет назад. Но все же свои люди.
Платов думал, что взяли они дряхлого старика к себе из-за его дома в пяти шагах от моря. Хороший такой дом, крепкий. И участок большой. Да, причина принять такого родственника была. Но Платов не возражал. Пусть будет так. Только попросил, чтобы похоронили его дома. На кладбище, где лежат родители, младший брат, сын и жена. Все близкие, дорогие ему люди. А как попадет туда и он, так и кончится род Платовых. Обидно, но что поделать?
Ветеран медленно бродил по дорожке, глядя по сторонам. Иногда останавливался, закрывал глаза и делал сильный вдох. Воздух здесь свежий, мягкий. А там, дома, он другой: солоноватый, с привкусом йода. Самый лучший воздух на свете.
Последние годы Платов любил сидеть у себя во дворе за столом и, глядя на море, вдыхать морской воздух. Почему-то именно он напоминал о молодости. И о войне…
Его призвали в начале сорок второго. После короткого обучения он попал в запасной полк, а оттуда в триста пятый батальон морской пехоты, которым командовал Цезарь Куников. В сорок третьем во время десантной операции Платов был ранен. Провалялся в госпиталях три месяца. Оттуда его отправили на курсы младших лейтенантов. После их окончания вновь попал в морскую пехоту. Войну закончил в Германии. А демобилизовался в сорок седьмом, в звании лейтенанта.
Ему, наверное, везло на войне. Ранен был дважды, но не сказать что очень тяжело. А так пули и осколки обходили молодого взводного, и смерть хоть и бродила по пятам, заглядывала в глаза, но с собой не забрала.
Однажды вражеский снаряд упал прямо под ноги, обдав комвзвода грязью с ног до головы. Но не взорвался.
Бежавший рядом боец побелел и превратился в соляной столп. Едва откачали после боя, заикался еще неделю. А сам Платов хоть бы хны.
В другой раз немецкий танк наехал на окоп, где сидели Платов с ротным. И успел сделать два оборота, прежде чем его подбили пушкари.
Когда Платова откопали, первым что он увидел, было обезглавленное тело ротного. А на самом ни единой царапинки.
Уже под конец войны, в маленьком немецком городке, куда пришел его батальон, шкет из гитлерюгенда закатил длинную истеричную очередь из МГ. Прямо по шедшей по улице роте. Трое рядом с Платовым упали, сраженные пулями, а лейтенанта не зацепило. И он, не целясь, навскидку, дал очередь из своего ППС по окну, из которого строчил немецкий пацан. Попал точно в лоб.
Ходил потом смотрел. Пацану лет четырнадцать было, дите еще. Но жалости Платов не испытывал. Из троих раненых двое умерли на месте, а третий через неделю в госпитале. Какая тут жалость?
Война, как и всем ветеранам, вспоминалась Платову часто. А в последнее годы постоянно. Наверное, потому что это были самые яркие годы его жизни. А может, потому что это была его молодость?
О прошлом думали и другие ветераны. Те, кто не заснул после осмотра. Впрочем, таких было мало. Изношенные почти до предельного состояния организмы требовали покоя и расслабления. Из четырнадцати пациентов десятеро спали. Один бродил по дорожке, а еще трое лежали в постелях, глядя кто в потолок, кто на висевшую на стене картину.
По странному совпадению все вспоминали прошлое. Оно сейчас для стариков было более реально, чем настоящее. О приезде в пансионат никто не думал. Да и не происходило пока ничего интересного. Ничего из ряда вон выходящего.
– Разрушение иммунной системы, частичный отказ внутренних органов, нарастающее усыхание мозга, пораженная сердечнососудистая система. В принципе ничего из ряда вон выходящего. Старость во всей своей неприглядной красе. Добавьте ко всему прочему ранения, у кое-кого неправильно и
