— Вы не эллы.
— Вы не имеете права входить в нашу общую мысль и тревожить ее безумными идеями, рожденными в чужих, злобных и темных мозгах.
— Э, нет! — снова бросился в бой Верткий. — Идея имени не безумна, безумна ваша безымянность. Это наши умы, осознав себя, прозрели, а ваши умы жалки и темны. И мы заставим вас понять это. Вы все получите имена, мы вколотим их в ваши головы и глотки, даже если придется для этого их размозжить. Мы выдерем вас из гнусного вашего неподвижного самодовольства…
— Верткий, не надо, — взмолился Первенец, — ты забыл, как сам страдал, когда заново родился?
— Нет, Первенец, я помню! Именно поэтому я не оставлю этих слабых, жалких эллов…
— Брат Верткий любит, чтобы все были похожи на него, — пробормотал Узкоглазый.
— А ты молчи! Ты забыл, как я кормил тебя отборным багрянцем, когда ты получил имя.
— Тихо, не ссорьтесь! — взмолился Первенец.
— Вот что они нам несут — ссоры.
— У них эта злобная свара называется мудростью.
— Они не нужны Семье.
— Пусть ссорятся и грызутся в другом месте.
— Пусть рычат в лесу, вспоминая свои имена.
— Не-ет! — взорвался Верткий. — Мы не уйдем, не надейтесь, что мы дадим вам опять залечь в свое угретое болото!
— Но их много, а нас девять, — пытался возразить Первенец.
— Да, но ты забыл про Закон, Они боятся насилия, они не имеют права защищаться, они даже не могли защищаться от простодушных корров, а уж от нас и подавно. Мы заставим их раскрыть глаза и увидеть мир, сколько бы они ни метались, как летучие стрижи развалин.
И опять грозно завибрировали в наступившей тишине молчаливые мысли Семьи, потом тяжко, грузно заворочались, и мне почудилось, что я слышу громкие вздохи, чавканье. Мысли их булькали одной огромной массой, вздымались, опадали, что-то стремилось к поверхности, упорно, мучительно, медленно подымалось и вдруг вырвалось острым криком:
— Хватай их!
И снова тишина. Из варева мыслей выскользнуло испуганно:
— Но это же насилие! Закон запрещает насилие.
— Если Закон мешает защитить себя, это плохой Закон.
— Законы не могут быть плохими или хорошими. Законы есть Законы.
— Нам не нужны такие Законы.
— Мы не имеем права так думать о Законах. Законы даны нам, и эллы следуют им.
Чья-то мысль взметнулась в отчаянном усилии, в слепом гневе. Я чувствовал это борение, и хотя я был всего лишь зрителем, сердце мое колотилось от волнения. Гнев сжался в комок, уплотнился, раскололся и вдруг взорвался криком:
— М-мы… м… м… Я не хочу следовать таким Законам!
Я видел, как кто-то из эллов рухнул на землю, обхватил голову руками и забился в судорогах. И понял, что произошло. Это он сказал «я».
Все оцепенели. На мгновение все бушующие мысли замерли, как в старинной детской игре на Земле, когда кто-то командует: «Замереть!» — и все застывают в позах, в которых их застал приказ. А потом чары спали, и мозг мой загудел от криков:
— Элл сказал «я»!
— Мы не могли этого сказать!
— Но сказали!
— Вот он на земле, он сам себя вышвырнул из Семьи!
— Как он бьется!
— Как водяная илина, выброшенная на сушу.
— Но мы…
— Он — не мы.
— Он уже вне Семьи.
— Но…
— Никаких «но». Мы не можем позволить себе…
— А если еще кто-нибудь последует его примеру…
— Стойте! Мы не можем спорить. Споры низменны. Нам не нужны сомнения. Мы Семья.
— Вы обречены! — ворвался голос. Верткого. — Только что один из вас сказал «я». Его толкнула ненависть. А скоро скажет и другой, которого толкнет доброта…
Лежавший на земле элл вскочил, глаза его яростно сияли. Его била дрожь. Он был весь накачан болью и искал выхода ей. Он крикнул:
— Бей! Я вырву из его груди его грязный мозг!
Он пригнул голову и бросился на Верткого. Тот увернулся, а Тихий подставил ногу, и атакующий элл растянулся на земле. Другой элл, стоявший в нескольких шагах на тропинке, кинулся вперед, тяжело взмыл в воздух и тут же опустился на плечи Первенца, который покачнулся и замахал руками, пытаясь сбросить груз.
— Глядите на этих эллов! — крикнул Тихий. — Глядите, как они соблюдают Закон. — Он подскочил к Верткому и ударом кулака сбросил с его плечей элла. Тот вскрикнул и упал на землю.
— Что вы делаете? — пронзительно закричал Первенец, сделал шаг назад, наступил на упавшего с плечей Верткого элла и в ужасе отшатнулся.
Я плохо помню, что произошло дальше. В памяти запечатлелись лишь слившиеся в один вопль крики, биения и метания испуганных, взбешенных, потрясенных мыслей, глухие звуки сталкивающихся тел, стоны, хрипы. Чье-то тело навалилось на меня, не давая дышать. Я судорожно отталкивал его, но оно было тяжело, как отчаяние, и запах его в моих ноздрях был остр. Инстинктивно я сжал челюсти, тело на моем лице дернулось, я улучил мгновение и успел втянуть глоток воздуха, потом рот и нос снова залепила нестерпимая тяжесть, и я потерял сознание.
ЧАСТЬ 3
1
Я всплывал медленно, томительно медленно, настолько медленно, что я даже начал было бояться, что мне не хватит дыхания добраться до поверхности, потому что речушка была глубже, чем мы думали с братом, когда ныряли. Ну не всерьез, конечно, с берега, а так, кое-как, потому что брат всегда учил: никогда не ныряй в незнакомом месте, головка у тебя и так слабая и к тому же одна, стоит ли раскроить ее о какую-нибудь корягу. Брат, наверное, уже выплыл. Он потянул меня за руку, и я тоже вынырнул. А может, и не вынырнул.
