тогда сделают всё так, как удобнее им, а не мне. Мы живём в конкурентном мире.
«Проблема не в том, что получит победитель, – подумал Моржов, – а в том, что будет с побеждённым. В случае своего поражения Милена останется „при своих' – на работе в МУДО, по-прежнему молодая и красивая. А Костёрыч, Щёкин, Розка и Сонечка в случае своего поражения останутся в куче дерьма и без лопаты».
– Надо жить по гамбургскому счёту, – с сочувствием, но наставительно заключила Милена.
– А получается по гамбургерскому, – пробурчал Моржов.
– Я вот поражаюсь нашим людям… – не заметив моржовского бурчания, продолжала Милена. – Все недовольны, все бурчат, но никто ничего не хочет делать. Все предпочитают оставаться на своих местах. Инициатива только из-под палки. Эта неамбициозность губит любое начинание. А какой в жизни может быть успех без здоровых амбиций?
– Амбициозность, – сорвался Моржов, – это активный конформизм. Амбиция – претензия на более высокое место для себя. Но это место – в той же системе. Тем самым амбициозность – это легитимизация системы.
– А я не хочу ломать никаких систем. – Милена с вызовом посмотрела на Моржова. – Я хочу лишь сохранить и приумножить свой успех. И всё.
Моржов снова закурил, оглядываясь по сторонам. Заброшенные поля, зарастающие бурьяном, терялись в дальнем знойном мрении. Пустынное небо было наэлектризовано солнцем, как заряженный под завязку аккумулятор. Вокруг ни души. И никаких границ – ни растаявшего в дымке горизонта, ни даже черты самолётного следа. Буйная свобода сорняков искушала жизнелюбием и безнаказанностью. Сейчас лучше всего было бы заниматься сексом в гречихе, а не разговаривать умные разговоры. Но своего мерцоида Милена держала взаперти – как угрозу успеху.
– Успех – это для вас что? – спросил Моржов.
– Вообще? Или в бытовом смысле?
– Вообще.
– Н-ну… – замялась Милена и сформулировала не особенно оригинально: – Реализация амбиций.
– А какие у вас амбиции?
– Всё в пределах разумного, – обиженно сказала Милена. – Просто жить на достойном уровне. Это плохо, да?
Моржов пожал плечами. Узнавать, какой уровень Милена считает достойным, Моржову было не важно. Какая разница, какой уровень: двухкомнатная хрущёвка, загородный коттедж или средневековый замок под Тулузой? Милена сдавала сама себя. Успех для неё был просто богатством, и ничем иным. В интонациях Милены понятие «успех» звучало как нечто объёмное, значительное, многообразное, но в понимании Милены «успех» оказался просто пикселем с единственным и конкретным смыслом.
– Боря, а почему вы спрашиваете? – Милена искоса глянула на Моржова. – Разве вы сами не знаете? Ведь вы – успешный человек, не так ли? Хоть и делаете вид, что разгильдяй. Но ваши картины стоят очень дорого.
– Да что вы! – отмахнулся Моржов. – Я всё равно всего лишь нищий, который, правда, может позволить себе не воровать и не просить милостыню. Кроме этой возможности, у меня ничего нет.
У него была единственная амбиция – рисовать. В реализации этой амбиции помешать ему можно было только каким-нибудь чересчур ужасным способом: посадить в тюрьму, отрубить руки, выколоть глаза. На такое решилась бы далеко не каждая система, да и на фиг это ей? Ведь он даже не иконы и не голых баб рисовал, а так – городские углы, еловые стволы, рельсы и шпалы… Реализация амбиции приводила Моржова к успеху мгновенно, едва только он брал в руки кисть или карандаш. И ему повезло – пластины продались. А могли и не продаться. Но он не перестал бы их закрашивать, как спокойно закрашивал их и до продажи, и без продажи. Хотя без продаж вряд ли кто посчитал бы его успешным художником. Значит, успех – это вовсе не реализация амбиций. Это бабло. Успех становится реализацией амбиций только в том случае, когда амбиции – нарубить бабла.
Суть успеха Моржов сформулировал бы иначе. Успех – это конвертация своего ресурса в житейские блага. Ресурсом Моржова была живопись. Продажи на «Староарбатской биеннале» стали конвертацией ресурса в деньги, в эквивалент житейских благ. В гостинице «Украина» Моржов снял на всю ночь двух проституток и трахался с видом на Государственную думу, и все вокруг вдруг сразу поняли, что Моржов – очень успешный художник.
А вот Милена хотела благ. Успех для неё был тождествен благам. Блага же она получит только из-под Манжетова. Чтобы попасть под Манжетова, Милена задействовала свой ресурс – молодость и красоту. В общем, ничего особенно аморального – спят друг с другом, ну и пускай спят. Она – не замужем, он не женат. Кому мешают-то? Никому. Но для Милены это всё равно выглядит как карьера через постель. И никак по- другому. Конечно, обидно. И на помощь приходит Пиксельное Мышление.
Его очки преломляют светопередачу. И всё уже становится красиво: ресурс Милены – её компетентность; успех – пост директора Антикризиского центра. А чтобы не мучили сомнения в правильности светопередачи очков, надо просто убедить себя в том, что она правильная. Без доказательств. Надо поверить, как в бога, в эту правильность, то есть в свою правоту. Так что причиной ПМ всегда и является установка на успешность.
И хрен бы с ним, с этим ПМ. Пусть каждый верит в то, во что хочет. Моржов, как атеист, не возражал. Но в ипостаси идеологии Пиксельное Мышление превращалось в гламур, а в гламуре его любимое занятие – изображение обнажённых женщин – выглядело банальной эротикой, если даже не порнографией. Моржову это было неприятно, но он бы стерпел, перемогся, ограничился бы циклом «Изгибы» и обошёлся без цикла «Ветер и юбки». Хуже было то, что при Пиксельном Мышлении вообще весь порядок жизни превращался в порнографию. В ДП(ПНН). Короче, в сплошную блуду.
Милена молчала, и Моржов тоже молчал.
А что он должен был сказать Милене? «Позор!» – и раскрыть ей глаза? У него, у Моржова, не получится. В желании благ он не видел ничего предосудительного, а выбор своего мужчины, вопреки всем тендерам, Моржов считал главным выбором в жизни женщины. И жаль, что Милена сделала ставку на Манжетова, а не на него. Если бы Милена мыслила не пиксельно и по-настоящему выбирала между ним и Манжетовым, Моржов на её глазах распотрошил бы Манжетова на восемь Чебурашек. Но в пиксельном мире, желая взять Милену, Моржову придётся выстраивать свою пиксельную иерархию, чтобы в её ценностях Манжетов оказался хуже него.
С Сонечкой всё было просто. Моржов сказал ей: «Нельзя!» – и Сонечка послушалась. С Розкой получилось посложнее: пришлось поиграть с Сергачом в поддавки. Но Милена – не Сонечка и не Розка. На Милену не цыкнешь, как на Сонечку, и не ткнёшь её носом в дерьмо, как Розку. Зато Милену можно спровоцировать. Сыграть на её тяге к пиксельной справедливости. Не зверь же Милена. Хороший и порядочный человек. И даже ведь не дура, хоть и рассуждает только в формате ПМ. Пиксели – это всего лишь форма организации мышления, а не его содержание. В пиксель можно обратить и очень умную мысль, и давно захватанную банальность (правда, в виде пикселя умная мысль через какое-то время тоже станет захватанной банальностью, но это уже другая проблема). А Милена всем хороша. Одна беда – мозги набекрень.
Дорога подошла к заброшенной ферме. Несколько длинных одноэтажных зданий из белого кирпича стояли посреди заросших бурьяном мусорных куч. Выбитые окна казались ввалившимися от страсти глазами, а разруха – свидетельством непонятного исступления, когда окружающий мир безразличен. Дорога проскользнула между котлованом, на дне которого пылала лужа, и остовом комбайна с торчащими ржавыми бивнями. Казалось, что это не комбайн, а скелет древнего мамонта, которого упыри хотели выкопать в карьере у деревни Цепочкино.
– Давайте передохнём, – предложил Моржов Милене. – Вон там, на плите, наверное, можно посидеть.
Они подошли и уселись на бетонную плиту напротив одного из строений. Сквозь дыры в крышах и сквозь пустые окна носились какие-то птички, всполошившиеся от появления людей. Моржов придвинулся поближе к Милене.
– Давно хотел это сделать, – сказал он, наклонился и нежно поцеловал Милену в щёку.
Милена опустила голову, скрывая довольную улыбку понимания.
